Летние обманы - [52]

— Перед твоей операцией?

— Нет, не перед, а после. Я думала, нее будет как раньше. Ты говорил, что я такая же красивая, какой была, и что любишь мою новую грудь, как любил прежнюю. По потом, и ванной, я посмотрела на этот багровый шрам и поняла: нет, все будет уже не так, как раньше, все будет стоить усилий, преодоления. Мне это тяжело, и тебе тоже. Ты с пониманием отнесся к моему решению, тактично сказал, что наберешься терпения и подождешь, пока я сама не дам тебе знак, когда почувствую, что опять могу быть с тобой. Знака я не дала, однако тебя это устраивало — сам ты тоже не подавал мне никаких знаков. Потом я заметила, что и до моей операции все у нас с тобой было и точности так же, то есть между нами ничего никогда не происходило, если я не подавала тебе знака. И тогда мне вообще расхотелось подавать какие-то там знаки.

Он кивнул:

— Потерянные годы — не могу передать, как я о них жалею. Я ведь думал, непременно нужно доказать что-то такое самому себе и окружающим, стать ректором или госсекретарем или возглавить какое-нибудь солидное объединение, но ты оставалась безучастной ко всем этим вещам, и я чувствовал себя так, будто ты меня предала. Между тем ты была права. Вот оглядываюсь я назад и вижу: ничего они не значили, те годы. Шум, гонка — нот и все, что было.

— У тебя была любовница?

— Нет! Кроме работы, ничего и никого, я никого не подпускал к себе. Да иначе я и не справился бы с работой.

Она тихонько засмеялась. Почему? Вспомнила его тогдашнюю одержимость наукой? Или вздохнула с облегчением — он же сказал, что не было любовницы?

Он попросил счет.

— Так что ты думаешь, еще не поздно попробовать?

— Мне страшно, как в самый первый раз. Или еще страшней. Не представляю себе, как все это будет…

9

А никак. Он сжал ее в объятиях, и тут — сильнейший приступ боли. Боль с дикой силой ударила в копчик, волны боли покатились по спине, бедрам и ногам. Она была куда свирепей, чем самые сильные боли, какие он испытывал до сих пор. Она убила желание, чувства, мысли. Боль завладела им, мгновенно превратив в существо, не способное чувствовать ничего за ее пределами, не способное даже пожелать, чтобы она прекратилась. Он невольно застонал, не сознавая, что стонет.

— Что с тобой?

Он повалился на спину и сжал ладонями лоб. Ну что сказать?

— Кажется, радикулит, ох, такого еще не бывало.

С мучительным трудом он слез с кровати. В ванной проглотил таблетку новалгина — врач выдал обезболивающее на случай острого приступа. Опершись руками о раковину, он поглядел на себя в зеркало. Странно — ему так плохо, как никогда в жизни еще не было, однако в зеркале он увидел свое привычное, ничуть не изменившееся лицо. Русые волосы с сединой на висках и кое-где на темени, серо-зеленые глаза, глубокие складки над переносицей и от носа к уголкам рта, лицо как лицо, да еще волоски, торчащие из носа, — утром надо их подстричь, — узкие губы… Кажется, полегчало, можно подумать, оттого, что он поделился болью с этим привычным лицом в зеркале и оно, стиснув зубы, подтвердило: нет, не околел еще старый барбос! Боль немного стихла, и он вернулся в спальню.

Жена уже уснула. Он опустился на свою половину кровати очень, очень осторожно, боясь разбудить спящую. Ее веки вздрагивали. Может, она не совсем уснула, а лишь слегка задремала? Или ей что-нибудь снится? Интересно, что? Как знакомо ему это лицо! Он хорошо помнит и юное лицо жены, оно живет в этих постаревших чертах. Два лица: юное, сиявшее детской радостью и простодушием, и другое — усталое, с выражением горечи. Как же получается, что эти два лица, такие разные, друг с другом ладят?

Ложиться он не стал. Как бы не спровоцировать новую атаку боли. Боль показала себя — теперь он знает, она не просто устроилась в его теле как дома, она сделалась в нем полновластной хозяйкой. Сейчас-то ушла в какую-то отдаленную комнатку, но дверь оставила незатворенной, чтобы мигом наброситься, если не окажут ей должного почтения.

Волосы жены — глядя на них, он растрогался. Покрасилась в темно-каштановый цвет, а волосы отросли, корни уже белые, седые, да, тут идет война со старостью, бесконечная, — каждая битва завершается поражением, но не капитуляцией. Перестань жена краситься, она была бы похожа на старую и мудрую индейскую скво — нос с горбинкой, высокие скулы, морщины, а главное, глаза. Он так никогда и не мог понять, отчего ее взгляд иногда становился загадочным — от глубины мыслей и чувств или от пустоты. Теперь уж никогда не разгадать ему этой загадки.

Утром она смущенно сказала:

— Ты уж не сердись. Шампанское, потом вино, да ужин, да еще эта затея насчет интима, которая потерпела фиаско, когда было так хорошо, да твой радикулит — всего этого мне за глаза хватило. Вот я и заснула.

— Нет, это ты меня прости. Врач предупреждал, что могут быть приступы радикулита, он и таблетки велел принимать. Но я не ожидал, что будет такой сильный приступ, да еще в самый неподходящий момент.

Он не рискнул повернуться на бок и просто протянул ей руку.

Она положила голову ему на плечо:

— Надо мне вставать, завтрак готовить.

— Не надо.

— Надо, надо.

Это она не всерьез. Хотела она того же, что и он.