Летние гости - [5]

— Вот она, благодарность, вот, — заливалась госпожа Жогина, и Филипп не знал, что сказать. Ладно, обрезал ее Капустин.

— Ну, хватит упреков, — сказал он.

* * *

В приюте, ударяя ребром костистой ладони о стол, Капустин сказал начавшему приходить в себя седоусому эконому:

— Завтра, то есть уже сегодня, ребята должны быть сыты.

— А орлов вон этих надо срезать, — показывая на пуговицы мундира, добавил Гырдымов.

— Но помилуйте, это принуждение.

И Филиппу было непонятно, то ли он «орлов» не хочет срезать, то ли кормить ребят. Капустин рубанул рукой.

— Или вы будете работать, или…

— Но, господа, но…

Жогину вдруг показался знакомым насмешливый взгляд Капустина. Как-то нанимал артель грузчиков. Бить по рукам-те послали, кажется, этого Капустина. Парень был такой же костистый, оборванный, как все галахи, но держался гордо.

— Кладу по четвертаку, — сказал господин Жогин.

— По четвертаку нам нельзя. Одежда от кирпича рвется, — ответил тот с усмешкой. А рваться-то чему было у него?

— Ну вот послушай, любезный, — с лаской проговорил Степан Фирсович. — Тебе я положу целковый, а остальным по четвертаку.

Парень взглянул с прищуром, ухмыльнулся.

— Купить хотите?

— Зачем купить? Просто… — замялся Степан Фирсович. А парень обрезал:

— Всем по полтине!

— Нельзя же так. Ведь днем бы по четвертаку мне выгрузили.

— А сейчас не день. Это раз. Кроме того, если баржа простоит ночь, вы пароходчику больше дадите.

Знал все этот парень. Пришлось-таки платить артели по полтиннику.

Степан Фирсович посмотрел в лицо Капустину. «Вроде этот был? А может, не этот?» Сказал сговорчиво:

— Я вынужден согласиться.

— Только честно. Чтоб дети были сыты. И тех, которые на вокзал ушли, по трактирам скитаются, соберите.

— Я вынужден согласиться, — повторил эконом.

Когда вышли на улицу, уже светало. Скрипели колодцы, пахло печным дымом и свежими картофельными шаньгами. Филиппу снова захотелось есть. Собрав табак в складчину, они соорудили по цигарке и двинулись вдоль улицы, мимо заснеженных заборов. Прохожие ныряли обратно в калитки, жались к обочине: шли неизвестные, черт знает на что способные люди. И шагал вместе с ними Филипп Солодянкин. Ему было приятно, что он идет с ними.

— Ну, мы ждем тебя, — бросив в Филиппову лапу свою костлявую ладонь, сказал Капустин и взглянул пристально.

— Приду, — ответил Солодянкин. — Иначе как же. Дело затеяли, останавливаться на половине нельзя.

ГЛАВА 2

Капустин потер иззябшие пальцы, подышал на них, в заиндевевшую чернильницу и с трудом подписал мандат.

— Ну, Филипп, иди. Твердо требуй, чтоб сегодня же напечатаны были все воззвания. Начнут артачиться, убеди, что это дело первой важности. В общем, иди.

Филипп трижды прочел мандат. Ему понравились железные слова документа, красная печать с молотом и винтовкой посередине круга. «С такой бумагой куда угодно можно», — решил он.

Выклянчив у бородатого ремингтониста, дремавшего под плакатом «Царствию рабочих да не будет конца», осьмушку листа, опустился на колени около подоконника и огрызком карандаша начал писать. На одной стороне бумаги были набросанные лихим почерком счета пароходной компании «Булычев и Тырыжкин». У Филиппа же буквы выходили некругло. Он вспотел от непривычного занятия. «Надо волосы дыбом иметь, чтобы так много писать», — осуждающе сказал он себе.

В обмен на расписку заведующий оружием, пощелкав курком, выдал ему новый семизарядный, самовзводный «велледок» и, словно семечек, насыпал в подставленный карман патронов.

Обутый в редкостные оранжевые краги, которые посчастливилось выменять на толчке у пленного мадьяра, он непреклонным шагом вышел из белого архиерейского подворья, где сейчас помещался Вятский горсовет, и по одной из многочисленных тропинок пересек заснеженную площадь.

На Филиппа оглядывались. Сопливый мальчишка с разожженным морозом круглым лицом, путаясь в рыжих дедовых валенищах, побежал следом. У барыньки, уткнувшейся личиком в беличью муфту, вспыхнул в глазах смешливый огонек. Мужик в скрипучих новых лаптях с бурыми сукманками запустил пятерню в богатую боярскую бороду: вот так дивные обутки!

Кое-где виднелись самочинно написанные мелом и углем вывески новых учреждений и организаций. Оперялась новая власть. И Филипп шел по ее приказу. Он старался представить, как явится в типографию. Прежде всего молча положит перед кем требуется мандат и спросит:

— Воззвание готово?

— Какое воззвание?

— Да как же? Воззвание первой важности: «Всем рабочим, достигшим 17-летнего возраста, встать на защиту революционной власти, вооружиться поголовно». Оно завтра к утру должно быть расклеено по всему городу. Неужели не готово? Почему? — И пойдет костить.

Нет, лучше он скажет так, как написано в мандате: «Я уполномочен…» И те сразу забегают.

А можно еще…

Как можно сказать еще, Филипп так и не придумал, потому что под ногами загудело чугунное крыльцо частной типографии. Он очутился в полутемном помещении лицом к лицу с тощим человеком в железных очках. Через очки недоуменно смотрели расплывшиеся во все стекло глаза.

Это был метранпаж, заправляющий делами типографии. Он с презрением относился ко всем комиссарам вообще, а к таким, как этот, тем более.