Летит стальная эскадрилья - [47]

Особенно стремились к схваткам с фашистами прибывшие на пополнение молодые пилоты. Но ввод их в строй был организован тщательно и продуман всесторонне с учетом накопленного полком опыта. Была создана специальная группа инструкторов из руководящего летного состава полка. В нее вошли Дмитрий Шурубов, Михаил Петров, Алексей Труфанов, Василий Шаренко, Борис Глинка, Иван Свииаренко.

В результате кропотливой и напряженной работы на земле и в воздухе молодые летчики быстро вошли в строй — уверенно маневрировали, смело вели учебные воздушные бои, в упорстве своем порой не уступая учителям.

Уже с первых полетов выделялись младшие лейтенанты Патрушев, Лысогор, Белоконь, Мамаев, Образцов, Паршин. Когда формировались боевые пары, их отобрали к себе ведомыми паши лучшие воздушные бойцы: Бабак, Труфанов, Гучек, Дмитрий Глинка, Сапьян, Бондаренко. Эту высокую честь — летать с асами молодежь оправдала потом в боях.

А ко мне как-то после одного партийного собрания обратился замполит полка майор Кляпин и предложил зайти к нему.

— Вы, младший лейтенант Дольников, определили свое место в общем строю? как-то суховато и неопределенно спросил меня еще на пороге дома, где жил.

— Я буду драться с врагом насмерть, товарищ майор! — ответил ему решительно.

— В том, что будете драться, и смело драться, я уверен. А вот с кем конкретно в бой пойдешь? — спросил вдруг Кляпин. — Ведь боевой расчет утвержден и летчики уже слетались.

— Ну если уж я оказался лишним и никому не нужным, то буду летать один! вырвалось у меня.

И сказано это было не красного словца ради. Нравственный максимализм, непримиримость к трусости, обману, непримиримость к малейшей фальши, чуткая совесть — черты характера целого поколения, которое хлебнуло того порохового воздуха войны, в котором пот и кровь, едкий дым и стылость горя.

— Не горячись, Дольников, не горячись. Ты хоть и тертый калач, но молод еще! — резко оборвал меня замполит. Затем Кляпин подошел ко мне вплотную, положил руку на плечо и сказал: — В этой кутерьме после твоего возвращения могло показаться, что о тебе позабыли. Но пойдем-ка мы прямо к Сергею Ивановичу, авось что-нибудь разъяснится…

Пока мы шли к командиру полка, я думал, что не зря уважают и любят в полку замполита — никого не оставит без внимания, о каждом позаботится. Мне бы самому давно к нему обратиться да высказать все, что на душе накипело. А накипело много…

После теплой, душевной встречи в день моего возвращения обо мне действительно словно забыли. Позавтракав, летчики расходились по своим местам и занимались по общему распорядку дня. Я поначалу держался вместе с Сапьяном или Гучеком, но и они, имея определенное задание, не могли, естественно, уделять мне много внимания. Другие же однополчане, поприветствовав и весело бросив на ходу: «Отъедаешься, Борода?», проходили мимо. А я все ждал, что меня вызовут, определят в эскадрилью, а там и в звено. Может, поставят и за ведущего — ведь у меня был уже немалый опыт войны. Но меня будто не замечали. Я продолжал заниматься на технике, вспоминая правила эксплуатации боевой машины, тренировался в кабине, мысленно летая по кругу, в зону, теоретически Даже воздушный бой с противником вел, но постепенно начал терять веру, что когда-нибудь пойду в бой. Казалось, что мне не доверяют — не выпускают в воздух, но не говорят, почему именно.

В штабе полка замполит Кляпин подошел к командиру, и они в течение получаса говорили о чем-то, а я ожидал решения своей участи. Разговор этот, судя по жестикуляции и горячности обоих, был не простым, не обусловленным заранее. Со мной же всегда уравновешенный и спокойный Сергей Иванович Лукьянов и на этот раз говорил не торопясь, без особых эмоций.

— О тебе, Дольников, мы не забыли, — начал он, усевшись рядом со мной и положив мне руку на колено. — Будем откровенны: мы коммунисты. Ты годами хотя и самый молодой в полку, но, как говорят, бывалый, поэтому постарайся нас понять правильно. Вернулся ты, как в родную семью, это верно. Но ведь пришел не из отпуска или госпиталя, а из фашистского плена. Документы у тебя хорошие, партизанские, и кандидатскую карточку ты сохранил. Но все же мы обязаны были весь твой пленный путь проверить при помощи соответствующих органов. Не тебе объяснять, нужно ли это, особенно в войну. Не буду долго распространяться, скажу только, что сегодня получены самые хорошие сведения, подтверждающие твою безупречность и преданность, в чем мы, кстати, ни на минуту не сомневались. Вот почему на время о тебе якобы забыли. Теперь отправляйся в свою первую эскадрилью в боевой строй…

Я встал и, скупо, по-солдатстки поблагодарив командира за доверие, которое обещал оправдать в бою, козырнул. Поворачиваясь кругом, споткнулся и тут услышал слова замполита:

— Я же говорил, Сергей Иванович, не окреп он еще…

На следующий день после почти полугодового перерыва я поднялся в воздух. Правда, пока не па боевом самолете, а на У-2 — других учебных самолетов в полку не было. Но те три полета по кругу и один в зону стали для меня не менее памятными и дорогими, чем первый в жизни взлет.

Проверял тогда мою готовность к работе сам командир эскадрильи — старший лейтенант Дмитрий Шурубов. Когда зарулили на стоянку, на мои традиционные слова «прошу замечания» комэск сказал: