Летит стальная эскадрилья - [36]

Уже к вечеру вокруг школы собрались местные жители, большинство из которых принесли нам продукты питания. Теперь мы уже не голодали, да и установившаяся за нами жесткая охрана как-то поослабла. Нам даже разрешили недолгие прогулки по двору школы. Пользуясь этим разрешением, мы установили связь с жившими в школе учительницами: Верой Робего, Марией Руссовой, Александрой Шевченко. Общались посредством записок, которые писали на листках из ученических тетрадей и прятали в условленном месте во дворе школы: разговаривать с глазу на глаз охрана никому не разрешала. Учительницы информировали нас о положении в селе, об охране, о полиции. Разрабатывая очередной вариант побега, мы просили их связать нас с подпольщиками или партизанами, помочь в организации нашего освобождения.

И через неделю план побега был готов. Вера, Мария и Александра способствовали ему как могли: приготовили веревки, нож, передали схему расстановки часовых у школы, патрулей в селе и на объектах железной дороги, проходившей совсем рядом. В их записках о подполье ничего не сообщалось, но мы догадывались, что оно есть и что девчата связаны с ним. Кроме того, нам дали понять, что надо быть осторожней, так как немецкую охрану кто-то регулярно информирует. Но не верилось, что после инцидента с подосланным «летчиком Чулковым» среди нас найдется еще предатель.

А новый план побега был сравнительно прост: предстояло из здания школы выбраться прямо на крышу, оттуда с тыльной стороны, где часовой не стоял, спуститься на веревках и огородами пробраться в условленное место.

Казалось, все предусмотрели до мелочей. И вдруг накануне побега в заметной спешке нас построили и повели дальше на запад. Вначале мы посчитали это случайным совпадением, не хотелось думать, что немцам стало известно о готовящемся побеге. Но когда нас разместили в соседнем селе Контакузинка, всего в четырех километрах от школы, мы поверили в предостережение учительниц и, усилив конспирацию, решили искать предателя.

В новом селе нам отвели колхозный амбар. Он стоял на крутом берегу Буга, совсем рядом с мостом, через который нас только что привели из Вознесенска. Судя по тому, как неторопливо располагалась охрана, как готовилось прочное ограждение, надо было рассчитывать, что наше пребывание здесь будет долгим. И мы наладили связь с местным подпольем через тех же учительниц.

Переписка велась теперь усовершенствованным методом. Почтальонами служили сами немцы-охранники, о чем они, конечно, не подозревали. Записки передавались в дне плетеных корзин, в которых население поставляло нам продукты, или в каравае ржаного хлеба, специально недоброкачественно испеченного из плохой муки. Гитлеровцам и в голову не приходило взять себе такой незавидный хлеб.

Через три дня мы имели полное представление о нашем местонахождении, об охране близлежащих объектов. План побега скрытно разрабатывался в оргкомитете, исключая постороннее участие. На этот раз он был посложнее в организационной подготовке, по, как казалось нам, проще в исполнении. Суть его состояла в следующем.

К одной из стен нашего амбара была пристроена квартира, в которой жила одинокая женщина. Двери квартиры выходили к крутому обрыву. Нам предстояло прорезать в стене дыру в комнату хозяйки, а затем уже через двери, спустившись с обрыва, уйти в установленное место.

Дыру в стене мы прорезали долго — около недели. Чтобы гитлеровцы не услышали при этом стука и скрипа, пели песни, громко разговаривали, шумели. Из рабочих инструментов у нас было всего два тупых столовых ножа, поэтому работали по очереди.

В ночь на 5 ноября спланировали побег. Казалось, что на этот раз наш план удастся, поэтому весь день были в приподнятом настроении, но старались ничем себя не выдавать. Вечером, поужинав всеми имевшимися запасами, пораньше легли спать. Внезапно открылись двери амбара и с шумом, криком, шагая через лежавших, несколько охранников направились прямо к стене с дырой. Собаки разгребли солому — и обнажилась огромная черная вышка.

— Рус-сиш швайн, никс драп-драп! — Град немецких ругательств, на улице автоматные очереди.

За попытку к побегу всем нам было назначено одно наказание: пять суток голодовки.

Первые и вторые сутки голод особенно тяжело переносится. На третьи сутки становится легче, но вставать и двигаться не хочется. Первые два дня мы много и дружно пели, потом начали беречь силы. Так отметили праздник Октября.

На четвертые сутки нам дали по кружке грязной воды. Несколько человек спали на соломе и, подняв верхний ее слой, обнаружили там кучу мякины. Так как в ней изредка попадались зерна ячменя, решили приготовить суп: в свою порцию воды насыпали мякины и, жадно давясь, стали есть. Степан Иванов запретил эту трапезу. Те, кто не выдержал, вскоре начали корчиться от боли.

Ох и трудная же это была ночь да и следующий день для них! Страшные боли, рвота, понос… Немцы видели наши страдания, но мер не принимали и только ехидно, издевательски посмеивались:

— Обожрались, свиньи русские! Мучайтесь, но умереть не дадим!

Весть о нашей голодовке разнеслась далеко по близлежащим селам. На шестой день с самого рассвета с разных сторон к нам потянулись жители. Несли и везли на подводах все, что могли дать. Немцы передали каждому только по кружке молока — продукты не принимали.