Летчицы. Люди в погонах - [62]

– Мы не в бирюльки играли, на стрельбах были, план выполняли, – повысил голос Кочаров.

– Одно другому не мешает, если делать все по-разумному, без авралов… – Почувствовав, что Кочаров вот-вот сорвется, Рыбаков закончил: – А комбат Поляков только заверяет: устраним, сделаем, учтем, исправим… Решили на парткоме его послушать.

Кочаров покрутил побагровевшей шеей, сдавленно произнес:

– Не торопись… Партком – дело серьезное. Я с ним сам поговорю, – и, отбросив в сердцах попавший под ногу камешек, добавил: – Вот что, Виктор Петрович, передай дежурному, пусть вызовет комбатов в штаб. Кое-кому будем вправлять мозги.

Рыбаков машинально поправил галстук, фуражку, уходя, сдержанно заметил:

– Мозги у них, Максим Иванович, на месте. Вправлять не надо. А поговорить, конечно, стоит. Только предлагаю вместе с комбатами пригласить и замполитов.

– Согласен… – кивнул Кочаров без видимой охоты. Рыбаков направился к дежурному по парку. Кочаров досадливо смотрел на удаляющегося Рыбакова, вытирал платком шею.

– Вот так иногда бывает, Валентин. Думаешь, к учению все готово, осталось только подать команду «По машинам!» и вперед… А тут один с претензией, другой…

– Они молодцы… – тихо проговорил Растокин. Ему нравились и неторопливый, мужиковатый Мышкин, и этот сухощавый, прямой и твердый Рыбаков.

– Критиковать, Валентин, легче… Я не тебя, конечно, имею в виду, а таких, как Мышкин, Рыбаков… А вот, когда всю эту махину на своих плечах держишь… – указал он рукой на парк, мастерские, казармы. – Ты сам был командиром полка, испытал, знаешь, что это такое.

– Испытал… – вдруг рассмеялся Растокин. – Но дороги гравием у меня не посыпали.

– Ты это о чем? – поднял на него сухие глаза Кочаров.

– Будто и не знаешь? О зимнем учении говорю. Чтобы танки не буксовали на подъемах, дороги заранее посыпали гравием.

Кочаров опешил.

– Уже доложили?!

– С юмором об этом говорят. И даже поют: «Когда идешь с Кочаровым в атаку, не забудь песком дорожки припушить…»

– Так и поют?

– Так и поют.

– Вот артисты! – рассмеялся Кочаров, но смех у него вышел отрывистым, нервным. – Узнаю этих певцов-юмористов – накажу… Поляков додумался посыпать гравием…

Растокин вынул платок, вытер лицо.

– А ты узнал об этом, пошумел, пошумел для виду…

– Не под гусеницу же его за это! – воскликнул Кочаров. – Грех не велик.

– Это под каким ракурсом смотреть, Максим.

– В войну танкисты возили с собой и бревна, и фашины[22], и гравий…

– То в войну, а у тебя на учении…

Кочарову не хотелось спорить с ним, да и время уже подпирало, надо было возвращаться в штаб, где ждал его начальник штаба, но упрек этот со стороны Растокина оставил неприятный осадок, и он уже не смог сдержать себя:

– Гравий заметили… А что полк марш-бросок тогда совершил на сотни километров, зимой, в метель и без единого отказа техники – это не заметили, что все батальоны отстрелялись успешно – тоже не заметили…

Растокин видел, как наливается краской лицо Кочарова, как нервно дергается левое веко.

Разговор явно обострялся.

Растокин понимал это, но он также понимал и другое, что обязан сказать ему об этом, так как знакомство с делами в полку и то, что они увидели за эти дни в батальонах, беспокоило его, огорчало.

– Заметили, Максим, все заметили. И что стреляли не в полевых условиях, как положено, а на полигоне, где танкистам все привычно, знакомо. И что оценки батальонам ставили по результатам стрельб лучших экипажей… «Усредняли», так сказать… Так что все заметили.

Услышав такое обвинение, Кочаров вскипел:

– Ах, вот оно что! Приукрашиваем, значит? Очки втираем? Да у меня в полку – орлы. Не ползают на танках – летают! И Кочарова в армии знают, уважают! Я многое могу стерпеть и простить, но когда подозревают в очковтирательстве – тут уж извините, тут я буду беспощаден…

Кочаров хотел было уйти, но заметил приближающегося командира дивизии.

– Что за шум, а драки не вижу? – весело проговорил Дроздов, подходя к ним ближе.

– Не долго и до драки, – насупился Кочаров. – Осталось шпаги в руки взять.

Широкие брови Дроздова взметнулись кверху, словно хотели взлететь в небо.

– Вот даже как… – и посмотрел на Растокина.

Но тот спокойно сидел на лавочке, раскуривая погасшую трубку.

«Э, да тут и в самом деле что-то произошло…»

А Кочаров язвительно продолжал:

– Оказывается, товарищ генерал, танки водить у нас не умеют, стрелять не умеют…

– И кто же так думает? – спросил комдив.

– Да вот Растокин… Валентин Степанович ко всему относится предвзято. И вы, Федор Романович, знаете, почему. Прошлого забыть не может. Чувства затуманили рассудок…

Будто пружиной подбросило Растокина с лавки.

Он встал, расстроенно проговорил:

– Постыдись, Максим… Как ты можешь?!. – и ушел, чуть прихрамывая на левую когда-то раненую ногу.

Дроздов с сожалением смотрел на удаляющегося Растокина, по-своему переживая их размолвку.

– Напрасно ты его обидел…

– А он меня не обидел?

Дроздов молчал.

«Неужели Растокин и в самом деле из-за Марины? Нет, нет… Это глупо…» А вслух сказал:

– Валентин Степанович – человек справедливый, честный.

– Я сам удивлен, – подхватил Кочаров. – Встретил его, как брата родного. И на тебе!.. Ну заметили упущение какое или еще что… Не без этого, гарнизон большой. Так ты скажи об этом по-человечески, по-дружески… Зачем же в амбицию лезть, в позу становиться?