«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2 - [9]

В казарму возвратились мокрыми и грязными, но довольные, что, несмотря на плохую погоду, прошли отлично. После парада в доме Красной Армии прошло торжественное собрание, посвященное годовщине Октябрьской революции. За столом президиума сидели: начальник школы полковник Юков, полковой комиссар Губин, несколько военных и гражданских, в том числе женщины. У одной из них на груди был орден Красного Знамени, полученный, очевидно, в Гражданскую войну, и ни одного рядового курсанта. Затем с хорошей концертной программой выступили артисты московских театров.

Затянувшееся ненастье, длившееся со второй половины октября по середину ноября, привело к задержке с выполнением летной программы. Только в конце октября удалось полетать несколько дней, а в первой половине ноября вообще не летали. Ежедневные занятия строевой подготовкой приелись. На муштру стали смотреть, как на наказание. Она надоела не только нам, но и командирам, проводившим занятия. Сильно обрадовались, когда муштру на некоторое время заменили работами по расширению границ аэродрома от поросли молодого березняка. За ствол и ветки бралось руками более десятка человек. Вместе с корнями деревцо вырывали из земли и бросали в специально вырытые ямы, где сжигали.

Таким образом, северную границу аэродрома удалось расширить на несколько гектаров. Никому из нас тогда и в голову не могло прийти, что менее чем через год на этом аэродроме будет базироваться фашистская авиация. Результаты выполненной работы решил посмотреть с воздуха начальник школы полковник Юков. Он взлетел на СБ и куда-то улетел. Вечером после ужина нас в срочном порядке отправили на аэродром жечь костры для облегчения посадки на случай, если он прилетит. Как закончился полет и где он сел, мы не знали. Прошел только слушок, что Юков блудил.

Вскоре после ноябрьских праздников нас ночью подняли по тревоге, посадили в товарные вагоны с теплушками и повезли в неизвестном направлении. Ночью на одной из остановок кто-то из ребят прочитал название станции – Орел, а днем на другой станции читаем – Верховье. На станции Поворино нас покинули курсанты Евсеев и Лагуткин. Позже мы узнали от их друзей, что они были по чьему-то ходатайству переведены в истребительную авиашколу в город Борисоглебск. Через несколько часов очередная остановка, и наконец раздается команда: «Выгружайсь – Балашов, дальше не поедем». По вагонам пошел слух, что всех нас переводят в Балашовскую школу.

Она была старой, аэрофлотовской, но не так давно была реорганизована и тоже стала военной. К моменту нашего прибытия в ней уже насчитывалось пять учебных эскадрилий. Наша, бывшая 2-я, теперь стала 7-й. Не все наши курсанты оказались в Балашове: тех, кто не вылетел самостоятельно на Р-5 и слабо летал, отчислили. В нашей летной группе мы недосчитались курсанта Якунина.

Школа нам сразу не понравилась. Все в ней было не так, как в Олсуфьеве. Бросалось в глаза обилие курсантского состава, разбросанность гарнизона, неуютность казарменного размещения, теснота, двухэтажные койки. Более однообразная пища. Но больше всего не понравилась низкая дисциплина курсантов-балашовцев, которых мы сразу отличали по их темно-синим шинелям. Эти ребята, будучи на несколько лет старше, вели себя развязно. Смотрели на нас, как на юнцов. Среди них встречались такие, которые ходили в курсантах чуть ли не шесть лет. Этих мы называли «старичками».

Основная их масса состояла из бывших аэрофлотовских курсантов, унаследовавших более слабую дисциплину, существовавшую в школе ГВФ. Не улучшилось положение и с переквалификацией школы в военную. Командир эскадрильи капитан Мирохин, командир роты капитан Воскресенский, комиссар АЭ старший политрук Феоктистов, политрук Дьяченко, парторг, помощник политрука Ткач хорошо понимали известную истину – дурной пример заразителен. Поэтому они, опасаясь, чтобы это не распространилось на нас, проводили большую разъяснительную и воспитательную работу, концентрируя при этом внимание на выполнении уставных требований и сохранении патриотических чувств олсуфьевцев. Они хотели, чтобы хорошее впечатление, сложившееся о нас у командования школы, не изменилось.

В отличие от Олсуфьева, где караульную службу несло специальное подразделение, здесь, в Балашове, охрану несли курсанты. Как только мы прибыли сюда, нас включили в общегарнизонный график по несению караульной службы. Это же, конечно, вело к затягиванию срока обучения, что впоследствии и подтвердилось. Наша жизнь в новой школе началась с того, что командование решило посмотреть, как мы выглядим в строевом отношении. Строевая выучка являлась, да и сейчас является одним из показателей воинской подтянутости и дисциплины. От балашовских «старичков» мы уже знали, что главным ответственным лицом за общий порядок в гарнизоне являлся капитан Заводов, бывший офицер царской армии.

В Олсуфьеве мы не знали, кто там был комендантом. Он никого не наказывал, да и наказывать было особо не за что, грубых нарушений дисциплины курсанты не допускали. Заводов же ревностно относился к своим обязанностям и строго наказывал нарушителей. Основной мерой наказания считал гауптвахту. Что собой представляла балашовская гауптвахта, мы узнали позже и поняли, почему ее «курсачи», как себя называли курсанты, боялись больше, чем черт ладана.