Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи - [7]

— На горище[1] ступайте, — сказала Сорка неприветливо и задула свечу. — Там сена вдоволь, спите себе, только с огнем не балуйте. — И, не дожидаясь, пока молодые люди последуют ее словам, пошла себе прочь.

Забравшись на чердак, казаки первым делом втянули сюда и лестницу, чтоб ночью никто не мог ею воспользоваться и застать их врасплох.

Тарас уснул сразу, а вот Степану не спалось. Лежал он на копне сена, положив под голову седло, а сон никак не шел. И сено было мягким, да и горилка дурманила крепко, вроде бы и в сон клонила, а вот не спалось — и всё тут. Подсел он ближе к круглому окошку, набил люльку душистым табаком, достал огниво, высек искру, закурил. Затянулся раз, затянулся другой. Почувствовал себя бодрее, выглянул наружу.

Да так и обмер. Люлька выпала из рта, он в последний миг подхватил ее. И снова выглянул. Холодный пот прошиб его, сердце заколотилось сильнее.

Потому что снова не было вокруг ни единой хаты, а только темные развалины, освещенные лунным светом. Луна висела низко над горизонтом, и тени от старых развалин вытянулись далеко-далеко, исполосовав всю равнину неровными долгими полосами. И вновь заклубился со всех сторон туман, точно такой же, как раньше. Туман густел столь быстро, что вскорости и луну было не различить на небе, едва виднелось лишь пятно неяркого света с размытыми краями. Да еще снизу, из окна шинка, выпадал наружу неровный мутно-желтый квадрат.

А еще увидел Степан, как клубящийся туман потянулся вверх, к чердачному окошку. И вместе с тем потянуло от окошка ледяным ветром, какой бывает зимою в степи — и то нечасто.

Степан отступил, слегка согнувшись, потому что даже при его невысоком росте крыша не давала ему распрямиться. Оглянулся на Тараса. Побратим крепко спал, ничего не слыша и не чувствуя ни холода, ни гнилостной сырости. Спал, похрапывая, разметавшись во сне на копне сена.

Он стоял перед круглым окошком, сжимая бесполезную саблю, а туман клубился все сильнее, густел — и вот же соткалась из него фигура высокая, худая, в длинном черном плаще.

«Рабин! — ахнул мысленно Степан, попятившись еще дальше. — Правду сказал Тарас — истинный черт…»

Раввин же, из ледяного тумана родившийся, вдруг сказал негромким и совсем нестрашным голосом: «Меирке, отчего ж ты так испугался?» Губы на его светящемся голубоватым светом лице не двигались, но Степан слышал его голос явственно, словно страшный гость говорил ему на ухо.

— Я… — прошептал Степан. — Как ты меня назвал, рабин?

«Меирке. Это твое имя — Меир, так назвали тебя при рождении. Ты — еврей, казак. Ты рожден евреем, в еврейской семье».

— Врешь! — крикнул Степан и тут же испуганно оглянулся на спящего Тараса.

«Он не проснется. Он будет спать до самого утра и ничего не услышит, не бойся. И я вовсе не вру».

Меж тем туман клубами выползал из-под длинного плаща призрака.

«Хочешь ли ты знать, как это случилось? Я тебе расскажу. Когда-то тут было местечко. Называлось Яворицы. Маленькое, всего-то полтора десятка дворов. И жили в них евреи. Двадцать лет назад сюда пришли казаки сотника Ивана Чорногуза. Вот с тех пор и стоят эти развалины. А ты был совсем крохой, тебя сотник увез в Сечь и окрестил. Потому-то и получил ты прозвище Перехрист. Один ты из всех нас и остался в живых».

Степан почувствовал, что лицо его горит, а руки слабеют. Пальцы разжались, и сабля, которую он сжимал неизвестно зачем, — упала с тихим звоном на пол.

«Сорка-шинкарка, дочь Ошера, — твоя мать. Каждую ночь, все двадцать лет выходила она из могилы и звала тебя. Каждую ночь она ждала, что ты придешь. И вот нынче ночью ты оказался здесь и услыхал ее зов. Потому ты и пришел сюда, к нам».

— Но зачем? — спросил Степан, едва шевеля губами. — Зачем я вам понадобился?

«Затем, что ты — один из нас, мальчик. Негоже тебе оставаться среди наших убийц, даже если они добры к тебе. Отныне ты будешь среди нас. То, что ты был среди них, — это просто ошибка. Но мы ее исправим, мальчик. Не для этого ты был рожден. Ты сам видел — мы все пришли за тобой».

Туман, черный туман завихрился вокруг казака. Словно ледяной саван укутал его, стянул накрепко, сковал руки и ноги, лишил возможности двигаться. Свет, слабый свет, исходивший от фигуры мертвого раввина, померк. В тот же самый миг ощутил Степан необыкновенную легкость в теле и покой в душе.

И пришла тьма.

Первое, что увидел Тарас, очнувшись, было серое, хмурое небо. Ничуть не летнее, не августовское, скорее осеннее, каким бывает в октябре. Он услыхал свист ветра и в то же мгновенье ощутил сильный холод. Казак приподнялся на ложе, жесткость которого почему-то совсем не ощутил с вечера.

Поначалу он не испугался и даже не удивился тому, что уснул он с вечера на чердаке, под соломенной крышей, а проснулся вроде бы на земле и под открытым небом. В голове его шумело, все вокруг казалось частью сна. В том сне, который смутно он припоминал, были какие-то мертвяки, евреи мертвые, которые почему-то пришли за побратимом, а самого Тараса не тронули. Сон был тяжелым, смутным. И казалось ему, что тяжесть в голове — не от горилки вчерашней, а вот от этого сна.

Он протер глаза обоими кулаками и позвал хриплым голосом: