Лета - [7]

Даву сделал усилие, чтобы нетерпение не так явно звучало в голосе.

— Мы извлекаем уроки как из поражений, так и из успехов. Мы приобретаем опыт, применяем знания о жизни к последующим обстоятельствам. Если отрицать использование опыта, то что делает нас людьми?

Его сиб был терпелив.

— Иногда опыт бывает негативным, то же самое можно сказать и об уроках. Представь себе бесконечную жизнь под тенью великого чувства вины, скажем, из-за глупой ошибки, в результате которой кто-то другой умер или покалечился; заставил бы ты людей жить с последствиями душевных травм, вызванных социопатом или семейной жестокостью? Такого рода травмы могут изуродовать всю сущность человека. Почему бы не устранить их?

Даву тонко усмехнулся.

— Не станешь же ты меня убеждать, что эти методы используются только в случае глубоких травм, — сказал он. — Не станешь же говорить, что люди не применяют их и в случаях, которые можно назвать тривиальными. Например, стереть из памяти обидное замечание в свой адрес, услышанное на вечеринке, плохо проведенный отпуск или ссору с супругом.

Безмолвный Даву улыбнулся в ответ.

— Не буду оскорблять твой разум, уверяя, что такого не происходит.

— Так как же эти люди становятся зрелыми? Меняются? Становятся мудрее?

— Они не в состоянии отредактировать все. В обыденной жизни достаточно трений и конфликтов, чтобы обеспечить каждого разумной дозой мудрости. В наше время жизнь очень, очень длинна, и у нас достаточно времени для обучения, пусть и медленного. В конце концов, — он вновь улыбнулся, — еще никогда у обычной личности не было таких потенциальных возможностей обрести мудрость. Я думаю, ты согласишься, что у человечества как вида сейчас гораздо меньше поводов к безумию, чем прежде.

Даву мрачно посмотрел на сиба.

— Ты предлагаешь мне подвергнуться этой технологии?

— Это называется Лета.

— Чтобы я подвергся Лете? Забыл Кэтрин? Или забыл то, что я испытывал к ней?

Безмолвный Даву медленно покачал своей тяжелой головой.

— Такого я не предлагаю.

— Хорошо.

Младший Даву пристально посмотрел в глаза старшего близнеца.

— Тебе одному известно, что ты способен вынести. Я только сообщаю, что такое лекарство существует, на тот случай, если ты поймешь, что не в состоянии выносить свою муку.

— Кэтрин заслуживает оплакивания.

Еще один печальный кивок. «Да».

— Она заслуживает того, чтобы ее помнили. Кто будет помнить ее, если не я?

— Я понимаю, — сказал Безмолвный Даву. — Я понимаю твое желание испытывать эти чувства и их необходимость. Я заговорил о Лете потому, что слишком хорошо понимаю страдания, которые ты сейчас испытываешь. Потому что, — он облизнул губы, — я тоже потерял Кэтрин.

Даву уставился на него в изумлении.

— Ты… — выдавил он. — Она… ее убили?

— Нет. — Лицо сиба восстановило свою обычную безмятежность. — Она оставила меня несколько лет назад.

Даву мог только молча смотреть. Факт, о котором было сказано столь обыденными словами, казался непостижимым.

— Я… — начал было он, но пальцы опередили язык. «Что случилось?»

— Мы прожили вместе полтора века. Мы стали разными. Так получилось.

«Только не с нами! — протестовал разум Даву. — Только не с Даву и Кэтрин».

Только не с двумя людьми, которые вместе образуют нечто большее, чем по отдельности. Не с нами. Никогда.

Но, глядя в покорное меланхоличное лицо сиба, Даву понял, что это правда.

И тогда непостижимым образом к нему вернулась надежда.

— Потрясение? — переспросил Старый Даву. — Нет, только не для нас.

— Все было в их загрузках, — сказала Рыжая Кэтрин. — Светловолосая Кэтрин очень тщательно редактировала некоторые из своих чувств и суждений, прежде чем послать их мне на загрузку, но я все же могла почувствовать, что в ее отношении что-то изменилось. И зная ее, я могла догадаться, что она оставляла за кадром… Помню, как три года назад, еще до этого разрыва, я говорила Даву, что их отношения под угрозой.

— И все же Безмолвный был изумлен, когда это случилось, — сказал Старый Даву. — Каким бы искушенным он ни был в сфере человеческой природы, во всем, что касалось Кэтрин, он оставался слепцом. — Он обнял Рыжую Кэтрин за плечи и поцеловал в щеку. — Как, впрочем, и все мы, — добавил он.

Кэтрин приняла поцелуй, грациозно склонив голову, затем спросила Даву:

— Что ты выберешь — голубую комнату здесь или зеленую комнату наверху? В зеленой комнате удобное кресло у окна и прекрасный вид на залив, но она маленькая.

— Я выбираю зеленую комнату, — сказал Даву. Мне не нужно много места, подумал он, ведь я один.

Кэтрин проводила его вверх по скрипучим ступеням и показала комнату с узкой старинной кроватью. Из окна, выходившего на юг, был виден охваченный грозой Чезапикский залив, сине-серые тучи, яркие вспышки молний, косые солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь разрывы грозового фронта и дразняще игравшие на пенных гребешках. Он долго и завороженно смотрел на эту картину, когда вдруг с удивлением почувствовал руку Кэтрин на своем плече. Ее мягкий голос зазвучал совсем близко:

— В других мирах бывают такие виды?

— Грозы на Реа были обширнее, — сказал Даву, — ничего подобного не увидишь на Земле. Территория океана гораздо обширнее, чем на Земле, и расположена в основном в тропиках — из-за этого планету чуть было не назвали Океанусом. Ураганы зарождаются вблизи экваториального пояса и, не встречая на протяжении многих тысяч километров никаких препятствий, с ревом врываются в умеренные широты подобно многоруким демонам, следуя один за другим иной раз в течение многих месяцев подряд. В авангарде несутся водяные потоки и циклоны, захлестывая целые регионы наводнения размером с небольшой океан… Мы всерьез думали тогда, что грозы и ураганы сделают жизнь на планете невозможной.