Лесные качели - [15]

Несколько дней они держались втроем. Зуев был к ним вполне благосклонен и даже цыкнул несколько раз на сплетников, давая понять, что берет эту пару под свое начало.

Но потом что-то пошло не так. Зуев помрачнел, затаился и отдалился от прелестной парочки, сначала будто игнорировал их, а потом ни с того ни с сего перешел к откровенной вражде.

Он стал дерзким, вспыльчивым, злым. Всем хамил или просто пропадал где-то один. Многие обижались на него и жаловались, многих он успел обидеть. Но некоторые глубокомысленно замечали, что Слава тоже себе на уме, такому тоже пальца в рот не клади… Большинство же откровенно и громогласно приписывали все Анине, ее чарам… Но все они были далеки от правды. Правду знал один лишь Зуев, но он не выдавал ее.

Порой на Зуева находило. Эти бешеные приступы злобы, ярости и ожесточения накатывали ни с того ни с сего, без всякой видимой причины и даже без повода. Какая-то неведомая, темная сила бурлила и клокотала в нем, точно в паровом котле. Эта грозная, темная энергия жила по каким-то своим стихийным законам, опасным и даже гибельным не только для одного Зуева. Напряжение нарастало, энергия накапливалась, и он чувствовал себя бомбой замедленного действия, обращаться с которой надо крайне осторожно, потому что малейшая оплошность может привести к взрыву, который ослепит, оглушит, разорвет его на куски, на осколки, опасные для всех окружающих без разбора, для всех, кому случилось оказаться в радиусе взрыва.

…Все началось с того злополучного котенка, который, наверное, будет преследовать его всю жизнь. В этом воспоминании была горечь лекарства, спасительный яд вовремя принятой пилюли. И каждый раз, когда Зуева заносило и уже, срываясь с тормозов, вполне неуправляемый, он готов был крушить все вокруг и сам захлебнуться в бушующем море собственного остервенения, он цеплялся за этого призрачного котенка как за соломинку. Соломинка выносила его на берег трезвости и рассудка. И он бежал прочь, бежал всегда в одно заранее облюбованное им место, и там как раненый зверь зализывал свои раны, постепенно наводя порядок в своей взбаламученной душе.

В лагере таким местом стал для Зуева громадный камень ледникового происхождения. Камень лежал на самом краю обрыва, над платформой, и широкая панорама, что открывалась отсюда взору, сама по себе действовала на Зуева умиротворяюще.

Зуев сидел на камне, обхватив колени руками, нахохленный и взъерошенный, как большая тревожная птица, сидел и мрачно думал о котенке. Нет, такого он больше не выкинет никогда. Этот ужас больше не повторится, только никогда не надо забывать о котенке, о маленьком беззащитном котенке, несчастной жертве его слепого гнева и ярости.

…Вот что сказал однажды вечером на платформе Слава Анине. Зуев как раз находился в будке и слышал все от слова до слова, и слова эти отпечатались в его сердце точно раскаленным металлом, они жгли его, не давали покоя. От ненависти и гнева он весь покрывался испариной…

А н и н а: Чудак какой-то этот твой Зуев. Что это он меня так вдруг невзлюбил?

С л а в а: От ненависти до любви один шаг.

А н и н а: А говорят, в прошлую смену ты с ним дружил.

С л а в а: Это он со мной дружил. Выбрал, видишь ли, меня в друзья, в душеприказчики. (Зуев не знал этого слова.) Меня всегда кто-нибудь выбирает себе в друзья. Странные люди, они дарят тебе свою дружбу, даже не спрашивая, нужна ли она тебе.

А н и н а (тихо, будто про себя): Да, ты ни в ком никогда особенно не нуждался.

С л а в а: Вообще-то он забавный. Что-то в нем есть… Одна биография его чего стоит.

Зуев в будке весь похолодел. Неужели этот тип будет пересказывать сейчас все то, что рассказал ему Зуев, рассказал ему одному, в знак особого доверия… Но этого не случилось.

С л а в а: Вообще-то элементарный сюжет. К нам в дом частенько такие врываются, выскочки-провинциалы, приезжают завоевывать столицу.

А н и н а: Помнишь Васю-гитариста, который принес стиральный порошок «Дарья»?

С л а в а (смеясь): Ну, тот еще оригинал. Обычно врываются с коньяком. Дураки, да если бы отец стал со всеми пить, его бы давно инфаркт хватил.

А н и н а: Слушай, а что было с тем типом, который приемник разобрал?

С л а в а: Да выгнали в шею, больше не появляется. Они же только поначалу такие робкие, застенчивые, а только пусти за порог, сразу же начинают хамить, выпендриваться, мол, мы тоже не лыком шиты, тоже знаем себе цену.

А н и н а: Очень закомплексованные люди…

С л а в а: Знаешь, что ответил отец одному корреспонденту на вопрос, как он относится к славе? Он сказал, что славы боится, потому что с ней растет количество психов, которые занимают его время и треплют ему нервы.

А н и н а: Зачем ты скрыл от Зуева, что он твой отец?

С л а в а: Смотри не проболтайся. Если он узнает, он меня со света сживет. Он уже спрашивал, не родственники ли мы…

А н и н а: Ты что, боишься, что он влезет к тебе в дом?

С л а в а: Да нет, чего там бояться, там и так постоялый двор. Просто ни к чему.

Но, что особенно потрясло Зуева, эта пара свободно говорила по-английски. Может, он выдал себя каким-то неосторожным движением, потому что они некоторое время молчали, а потом заговорили снова, только слов уже было не понять. Они говорили по-английски. И то, что они не особенно афишируют эти свои способности и даже скрывают из этой своей проклятой высокомерной скромности, задевало Зуева больше всего. Конечно, он мог прочитать те же книги, мог даже изучить английский, но он сделает это позже Славки, а тот тем временем уйдет еще дальше, и опять придется догонять и зависеть от него… Нет, никогда, никогда не будут они общаться на равных, никогда не будет у них общих интересов, никогда не прочитают они вместе ни одной книги, не говоря уж о живописи, о музыке — тут Зуев уж совсем ничего не понимает… Пропасть разделяет их, всегда разделяла, только глупый Зуев о ней не подозревал.