Лесные дали - [17]

Ярослав стал на лыжи и несколько раз прошелся по опушке леса вдоль шоссе. Проходили редкие машины, но не останавливались. Лес был таинствен в этот ночной час, наполнен причудливыми фигурами. Одетые в белые одежды, казались живыми все эти гномы, медведи, мамонты, кардиналы, тюлени, орлы, монахи. И огромная голова витязя - точно из "Руслана и Людмилы" - возвышалась на поляне. А кусты орешника, опушенные снегом, напоминали цветущий сад. Лес не спал - затаив дыхание он прислушивался чутко к тому, что беззвучно творилось в его владениях.

Потом с запада потянул ветерок, робкий и неуверенный, точно вздох, нечаянно погасил звезды. Запахло влагой, а через несколько минут пошел снег, но не хлопьями, не медленными пушинками, а косой, мелкий, крупчато-острый. Снежные шапки на вершинах сосен и елей росли и тяжелели. Возвращаясь домой через сосновый бор, Ярослав увидел непривычную для него картину: тонкие высокие сосны под тяжестью снежных глыб склоняли увенчанные головы; изогнувшись дугой, почтительно кланялись кому-то невидимому и всесильному.

В эту ночь Ярослав лег спать почти под утро: писал статью о новогодних елках. Писал вдохновенно, легко, будто выплеснул на бумагу свежие, еще не остывшие мысли, соображения. И конечно же упомянул имя учительницы Аллы Погорельцевой и председателя колхоза Кузьмы Никитича. А утром, наскоро позавтракав отварной картошкой и квашеной капустой, оседлал Байкала и первым делом отвез статью на почту. Затем заехал в лесничество, рассказал Погорельцеву о вчерашнем случае на шоссе. Валентин Георгиевич выслушал его с покровительственной ленцой, а едва заметная улыбка его говорила: "Это что, бывает и не такое. Погоди - узнаешь". И неожиданно спросил:

- Вы в сосновом бору за трассой сегодня не были?

- Нет. А что? Что-нибудь случилось? - забеспокоился Ярослав.

- Возможно. Всю ночь шел влажный снег. А сейчас чуть-чуть подморозило. Кое-где начался снеголом. Нужно проверить. Думаю, что за эту ночь мы недосчитались не девяти неделовых сосен, а всех девяноста. Но тут я уже не виноват: стихия. - Сделав этот булавочный укол, не глядя на Ярослава, Валентин Георгиевич вздохнул и повторил уже заботливо: - Стихия, черт бы ее побрал.

- Да, наломало дров. Хоть бы ветерок, что ли, может бы, сдул понемногу ледяшки, - ввернул находящийся в кабинете лесник Хмелько. - Я восемь сосен насчитал. Прямо пополам переломаны. Вот беда.

Ярославу показалось, что слова Хмелько совсем пустые, неискренние, что за ними - никаких мыслей и чувств, никакой беды для Хмелько не случилось, а, пожалуй, наоборот - он радовался, потому что восемь поломанных сосен может с выгодой "пустить в дело". Это о нем, о Филиппе Хмелько, Афанасий Васильевич говорил: "Кулак. Душа кулацкая. Только для себя. На скотине живет. И в лесники пошел, чтобы, значит, сено иметь Для своих коров. Из-за сена".

И вдруг подумалось: а может, Рожнов не прав, и я, поверив ему, ошибаюсь в Хмелько и уже предвзято, неверно понимаю его слова? Не надо спешить в оценке людей. Человек - сложная машина, как говорил начальник погранзаставы капитан Алексей Никаноров, - в нем много разных винтиков, шестеренок и прочих деталей, и нельзя по одной детали судить о человеке. Никаноров разбирался в людях. А Рожнов, при всей своей честности и прямоте, мог ошибаться.

На дворе мела поземка, косой снег хлестал в лицо, Байкал дурой выгибал шею, подставляя ветру густую челку, и не хотел идти рысью. А Ярослав чувствовал себя хорошо. Да что поземка, и этот снег в лицо, и жгучий ветер, когда ты в свои двадцать с небольшим лет - хозяин вот этих лесов, страж и хранитель богатства и красоты родной земли! Когда глаза твои способны видеть огромный мир. Когда у тебя есть светлая и ясная мечта. Есть будущее, в котором ждет тебя самое святое, что есть в этом мире, - любовь.

Никому не дано знать, что ждет его в жизни. А вдруг эта жизнь согнет в дугу или сломает, как вот эти молодые высокие и тонкие сосны? Но ведь не все гнутся-ломаются Вон дубы - стоят себе, молодые и старые, с одинаково-горделивой осанкой, и никакие бури-ураганы не в состоянии ни согнуть, ни сломать их. И люди, как и деревья, разные.

Глава пятая

Утро тридцать первого декабря выдалось мягкое и пряное от слабого теплого ветерка, разносившего тонкие и чистые запахи хвои, слегка подтаивающего снега и еще чего-то неопределенного, едва уловимого, возможно исходящего от низких спокойных, неторопливых в своем движении туч, а может, и от прилетевшего с далекого юга влажного и хмельного воздуха. Рыхлый пушистый снег слегка подтаивал и уплотнялся. С деревьев не падал, а еще крепче прилипал к оголенным веткам берез, к отяжелевшим крыльям сосен и слей влажный снег.

Ярослав проснулся еще до света, умылся холодной, натаявшей из снега водой, затопил печь и поставил на плиту чайник. Подбросил в ясли Байкала охапку душистого, пахнущего июлем, сена, налил Лелю миску вчерашнего картофельного супа, насыпал корму синицам и начал готовить свой нехитрый завтрак - жаренную на свином сале картошку. Он любил ее есть с квашеной капустой, холодной, хрустяще-ледяной, приправленной подсолнечным маслом и репчатым луком.