Лесное озеро (сборник) - [8]

— Итак, начнем.

— Знаешь, милый, что-нибудь философское, чтобы не всем было понятно, — задумчиво предлагает Маруся, решительно сдвинув свои густые брови.

Но Валерий с этим не соглашается, и она, разубежденная, уступает.

— Ну, тогда кое-что о Сервантесе.

Они обдумывают «кое-что о Сервантесе».

— Сервантес был вдохновенный человек! — глубокомысленно начинает Маруся и морщится, — а потом о Дон-Кихоте и… положи под мою голову свою руку, так будет удобнее.

Они снова задумываются. Сперва Маруся настойчиво размышляет о Сервантесе, но постепенно ее мысли переходят к манной каше, которою они уже вторую неделю питаются. Если бы еще на молоке, а то на самой обыкновенной воде…

— Плохо, Валик.

— Да, плохо.

— Не написать нам большой рукописи.

— Не написать.

Становится грустно.

Но двигается неуклонное время и толкает в соседней комнате маятник часов.

— Девять.

* * *

— Моя Кунигунда!

— А ты — мой Оскар!

А Оскар стоит на коленях перед своей Кунигундой и застегивает ей башмаки.

— Ага! Оторвал пуговицу… Целуй руку, негодяй…

Он отрывает еще одну пуговицу, чтобы быть снова наказанным, но ошибается — Кунигунда треплет его за ухо:

— Пришей, сейчас же пришей!

Валерий снимает башмак, садится на стул, возится с нитками и иглой, а нетерпеливая Кунигунда торопит.

Наконец, все исправлено — башмак надет; жирная хозяйка приносит ярко начищенный самовар.

Все есть: стакан, чашка, два блюдечка и одна ложка; кроме того, в коробке из-под конфет целая четвертка чая. Однако, сахару нет и булок нет, но человеку дана находчивость.

— Знаешь, Валик, у нас есть плиточка зеленого сыру.

— Ого! — удивляется Валерий.

— Ну, да, вместо сахару… Очень питательно.

И они, весело балагуря, пьют чай, закусывая питательным зеленым сыром, потому что не унижаться же перед хозяйкой, не просить же у нее в долг. Нет! Нет! К черту просьбы, к черту все одолжения.

Самовар презрительно пофыркивает и надменно отдувается белым паром.

— Хоть бы улететь куда на воздушном шаре! — грустно говорит Маруся, потому что зеленый сыр с чаем все-таки мерзкая штука.

— Да, родная, — нахмуривается Валерий, и Маруся видит, как появляется злая-злая складка на этом белом лбу, который она так любит целовать.

Дело не в сыре, а в том, что мешают жить и любить.

Тоскует Валерий.

— Не горюй, Валик, ты сегодня найдешь работу: я это чувствую.

— Да, работу… Может быть, достану работу.

Валерий надевает потертое пальто и идет к дверям. Но ему не хочется расставаться с подругой, он останавливается в дверях, колеблется.

— Лапу, — наконец, произносит он, — лапу, разбойница.

— Уходи, Валик; будет лизаться, — тихо говорит Маруся своему другу, снимая с его пальто какую-то соринку, и подталкивает его к дверям, — да, ну же, какой лентяй! Еще увидимся — не в последний раз…

— Ухожу, ухожу, родная, — не скучай без меня.

— Вот выдумал! Ты мне и так надоел хуже горькой редьки, — смеется Маруся, потом строго грозит пальцем и полушутливо, полусерьезно запрещает перемигиваться со встречными женщинами.

— Маруся! — обижается он, она краснеет и смущается:

— Ну, ну… я это так… на всякий случай…

Выталкивает его за дверь. Оставшись одна, долго смотрит в окно на крышу соседнего дома и задумчиво щелкает по подбородку пальцами, потом садится за стол, роется в рукописи — находит место, на котором остановилась вчера, и начинает постукивать ремингтоном.

* * *

А Валерий бродит по улицам грохочущего города и продает свои молодые руки. Кругом высокие дома — как каменные гробницы; сверху свинцовое небо, такое пасмурное и тяжелое. Вот-вот оно рухнет и прикроет своею громадою хлопотливых людей, зверей-тружеников, и эти высокие дома-гробницы.

— Вам, кажется, надо приказчика?

— Да, надо, — отвечает старик с окладистой бородой.

— Может быть, я?..

— Где раньше служили? — сухо спрашивает старик, не отходя от конторки и мельком взглядывая на Валерия. — Есть рекомендации?

— К сожалению, — мнется Валерий, но старик нетерпеливо его прерывает:

— А залог?.. Что?.. И залога нет?.. Нет, не годитесь.

Валерий раскланивается и идет дальше.

Курить! Курить! — смертельно хочется курить.

Останавливается у витрины писчебумажного магазина. Рядом с ним какой-то подросток-гимназист пожирает глазами открытку с нагой женщиной. Он впился в ее бесстыдно торчащие груди и, вероятно, целует эти покатые плечи, быть может, и белый, что кипень, живот.

— Вы курите, дорогой?

Гимназист вздрагивает и отчаянно краснеет:

— Да, да, да!

— Я тоже курю, — грустно сообщает Валерий; гимназист догадывается — в чем дело, и поспешно вытаскивает из кармана сиреневого пальто портсигар.

— Не угодно ли?

— Благодарю. Простите, что потревожил.

Гимназист вторично краснеет, словно опущенный в кипяток рак, а Валерий закуривает папироску и шагает дальше.

Какое наслаждение! Он втягивает в свои легкие струйки табачного дыма, он смакует его, как закоренелый пьяница вино, — его голова слегка кружится, но это так приятно.

Но, Боже мой, не унизился ли он?

Валерий волнуется и с видом кающегося грешника бросает папироску на асфальт тротуара. Но потом порывисто нагибается, поднимает ее, очищает от приставшей грязи и снова затягивается опьяняющим дымом.

— Слава Богу! Не подмокла… А ведь рядом, рядом маленькая лужица в выбоине.