Лесное море - [173]

Все уже стали подниматься, как вдруг Алсуфьев крикнул:

— Так не уходят. Смирно!

Все окаменели от неожиданности.

Безмятежный лик повелителя глядел на них словно с большого расстояния, овеянный грустью.

— Послушай, Павел…

— Молчать!

Все стояли, не зная, что делать. На склоненной голове Алсуфьева матово блестела лысина, обрамленная по краям седоватыми вихрами. Губы его шевелились, беззвучно шепча молитву.

— Благодарю.

Взглядом широко раскрытых пустых глаз обвел присутствующих.

— Можете идти. Разумеется, до вторника.

И насупился, в задумчивости разглаживая что-то на груди — уж не воображаемые ли складки парадной одежды? Наверно, он ощущал их под пальцами.

И Виктору даже почудилось, будто на Алсуфьеве не ватник, а величественно ниспадающая тога.

— Во вторник хочу услышать ваши окончательные предложения и видеть вас осененными чистым светом, che lume fia tra il vero e lintelleto![20] Торопитесь же, так как мне это может надоесть. Помните, что в моих руках двадцать миллиардов калорий. В моей власти вся энергия земли и солнца. Я могу ее вам дать, а могу и покончить со всем!

Он поднял руку, словно хватаясь за какой-то рычаг у себя над головой.

— Дрожите, а? Успокойтесь, я только вас пугнул, чтобы вы знали, чья здесь власть. Конечно, Резерфорд первый, но…

Подозрительно оглядел всех. Подождал, не возразят ли, что Резерфорд… Нет, не возразили.

— Ну так вот. В лабораторных исследованиях он первый. Но кто расщепил атом практическим способом? Скажите беспристрастно. Ведь кто-то должен же был всё это сделать доступным?

Тяжело было видеть, как он бьется в когтях гордости и страха.

— Ну, конечно, ты, — сказала Лиза, чуть не плача. — Никто в этом не сомневается. Это замечательное открытие.

— А профессор Мейнемер? Вы можете это подтвердить, коллега?

— Могу, — заверил его Коропка.

Ветер ударил в стекла, за окном словно кто-то тяжело шлепнулся на землю и вздохнул.

Коропка шепнул Виктору:

— Нечего тут ждать, бери его под мышки.

Но вдруг Алсуфьев выпрямился и сказал уже обычным тоном:

— Кончаем, господа. Следующее заседание Конвента Земли состоится на полюсе, в башне «Се», названной так в честь церия. Этаж сто четвертый. Лифт работает.

ЛЕТОПИСЬ ЦАРСТВА ЧЖУ

— Значит, завтра? — спросила Тао.

— Завтра.

— И Мо Туань едет с одним только Чжи Шэном?

— Этого достаточно. Все устроит Тощий Шунь.

В расселине, окруженной палисадом и заменявшей хлев, было полутемно. Тао убирала навоз, согнувшись, и лица ее Виктору не было видно.

— А что он за человек, этот Тощий Шунь?

— Что за человек? — переспросил Виктор, недоумевая, почему Тао это спрашивает.

Вчера вечером он за столом сказал товарищам, что Ашихэ ждет ребенка. Ее освободили от самой тяжелой работы, и уборку хлева поручили Тао. И вот сейчас, как только он заглянул сюда по дороге в тайгу, Тао стала его расспрашивать о завтрашней поездке в Ниньхутоу за покупками. Сейчас они впервые после разговора в гроте оказались наедине — а она толкует о Шуне! Неужели ей больше нечего сказать?

— Шунь — честный торговец. У него небольшая лавка разных товаров — все они умещаются на двух полках, — тысяча забот и пять дочек. Люй Цинь знает его много лет, а я возил ему на продажу шкуры, мясо, рога. Все, что добывал охотой.

— Значит, ему можно доверять?

— Безусловно. К тому же мы теперь для него самые выгодные клиенты, делаем закупки на большие суммы. Он нами дорожит.

— Очень хорошо. Дело в том, что я…

Тао воткнула вилы в навоз, выпрямилась. В ее движениях чувствовалась усталость и какая-то рассеянность, безразличие ко всему.

— У нас коммуна, не так ли? Багорный, кажется, объяснял вам, какие в коммуне правила. Кое-что дается и на личные нужды.

— От каждого по способностям, каждому по потребностям. Так он говорит.

— Значит, если я попрошу денег на свои личные потребности… на одно важное для меня дело, очень-очень важное…

— Конечно, тебе их дадут. Ведь это же твои деньги.

— А если бы они были не мои?

— Все равно.

— Ну, тогда дай мне тысячу гоби. Завтра поеду с Мо Туанем в Ниньхутоу, чтобы уладить одно дело.

И на другой день Тао уехала. Простилась с Ашихэ, а с Виктором не пришлось: он в это время обсуждал с Мо Туанем, что надо купить. Когда же Виктор появился на краю террасы, Тао была уже внизу. На террасе была одна Ашихэ. И он остался с ней.

Мо Туань выкрикнул визгливым фальцетом «Ио, ио!» по обычаю крестьян Китая, которые подгоняют лошадей не вожжами, а криками, и маньчжурская серая лошадка сразу послушно свернула к реке. За ней тронулся и мул, который вез вторые сани.

Тао, сидевшая спиной к вознице, некоторое время еще смотрела вверх, на край террасы, где были хорошо видны фигуры Виктора и Ашихэ. Она подняла руку, чтобы махнуть им на прощанье, но рука сразу упала, и Тао повернулась в ту сторону, где за рекой начиналась новая, еще не укатанная дорога. Одинокая, как всегда. Тао с ее недоброй, раздутой гордостью, которую жизнь постоянно ранила.

Из-под полозьев двумя тонкими шнурами выбегали следы и ложились в неглубокий сухой снег. День был тихий, ясный и только над ущельем висела синяя дымка тумана. К этому ущелью и направлялись сани, ныряя среди поросли, опушённой белым инеем. Похоже было, что скоро начнутся сильные морозы. В последние дни утренние зори всходили какие-то желто-бурые и по ночам отчаянно лаяли лисицы.