Лесное море - [137]

Потоп произошел здесь во времена незапамятные, но Виктор и Ашихэ словно еще ощущали его дыхание и снова радовались своему спасению.

Когда они с первым светом утра, после крепкого упоительного сна, сна утомленных странников, сходили вдвоем голые к матовой глади озера, не тронутой еще ни малейшим дуновением ветерка, им казалось, что весь мир затонул, что все начинается сызнова — и только для них двоих.

Купались ли они, или грелись на песке, нанесенном сюда ветрами на базальтовые глыбы — остатки извержения вулкана, или шли по звеневшему цикадами девственному лугу, все было для них одних — эта вода, песок, травы и небо, не такие, как прежде, увиденные по-новому сквозь пережитое, неотделимые от счастья доверчивых признаний, ласк и ошеломительных открытий.

Ашихэ смеется — и Виктору кажется, что до сих пор он еще никогда не слышал, как она смеется. Ее смех — негромкий, но звонкий, неудержимый, радость и удивление переливаются в нем через край. «Ну подумай, Вэй-ту, с чего это я вдруг смеюсь?»

У Ашихэ бывают и свои минуты тихой задумчивости. В такие минуты не надо с ней заговаривать, Надо оставлять ее наедине с чем-то, что сходит на нее, как ранние лиловые туманы, когда густо цветет вереск.

Виктор открывал в ней все новые особенности души и тела, недоумевая, как это он раньше их не замечал. Вот, например, ножки у нее маленькие, детские, просто даже не верится, что они способны были выдержать страду труднейшего пути.

НЕМНОГО ЗОЛОТА НА СЛОМ

Люй Цинь не приходил. Видно, он все же нашел другое убежище, получше.

Ждать дольше было невозможно.

— Пойдем к Хуан Чжоу. Он — чжангуйды, старшина всей лесной общины от Польской могилы и Седловины до побережья. Он должен знать, что здесь произошло.

На одной из сосен, среди которых стоял их шалаш, Виктор сделал зарубку, вырезал свои знак рядом со знаком Хуан Чжоу. Человек посторонний ничего не разберет, а Люй Цинь, когда сюда придет (а рано или поздно он придет непременно), будет знать, куда они пошли и где их искать.

Они прощались с озером, стоя в молчании на берегу. Из воды выплыла самка нырка с детенышем на спине, совсем маленьким — ему было не больше двух дней. Малыш сидел неподвижно, съежившись, и не желал сойти в воду. Должно быть, ему было хорошо на материнской спине, этаком теплом плавучем островке. Мать закричала, из камышей ей ответили таким же криком, похожим и на гусиный гогот и на воронье карканье. И через минуту оттуда показался самец с длинной сочной водорослью в клюве. Малыш жадно завертел лысой головкой, но родитель только тряхнул этим лакомством перед его носом и проследовал мимо. Нырочек пискнул — не помогло и это. Он запищал опять, и наконец с храбростью отчаяния, взмахнув слабыми крылышками, маленький лентяй шлепнулся в воду.

Ашихэ опустившись на колени, смеющимися глазами указывала на него Виктору:

— Смотри, смотри, сейчас отец его покормит…

Действительно, старый нырок, решив, должно быть, что на первый раз довольно, дал малышу в награду вкусную водоросль. Родители кружили около своего детеныша довольные, важные. Они по-своему учили его: «Кто не плавает, тот не ест».

— Знаешь, я не суеверна и в приметы, конечно, не верю… Но у нас в Шуаньбао говорят, что, если перед дорогой увидеть щеночка или птенчика, вообще какого-нибудь малыша, — это к добру.

Они с Виктором не раз вспоминали потом смышленого нырочка, когда шли болотами и лесом. Шли теперь легко и без всяких приключений. Видно, и в самом деле к добру увидели они этого птенца. «Ну конечно, нырочек!» — говорили они. Новое словечко вошло в тот язык, который был понятен только им двоим, имел уже свои сравнения, сокращения и символы.

Однако на дне оврага Трех Ручьев, где жил Хуан Чжоу, они сразу столкнулись с событиями необычайными. Об этом говорило уже множество каких-то полотен, развешанных повсюду на шнурах между деревьями. Полотна эти были защитного цвета — желтые, как глина, с темно-зелеными пятнами — и разной длины и формы: полосы, квадраты, треугольники и просто обрезки… И все ткани и шнуры — шелковые. Груда шелка! За этим заслоном фанзы совсем не было видно.

Из-под одного полотнища выглянул карлик — таким показался Виктору в первую минуту Хуан Чжоу. Виктор уже знал от Ашихэ, что он малого роста и что его тоненькие седые усики болтаются, как развязавшиеся шнурки у башмаков; «на них наступить можно», — говорила Ашихэ. Хуан Чжоу при столь малом росте был далеко не худощав, но фигура у него была какая-то плоская, а плечи неестественно широки. Его брови, очень уж косые даже для китайца, топорщились кверху, и создавалось впечатление, будто глаза у него навсегда остановились, упорно косясь на кончик носа.

— Как хорошо, что ты пришла, Ашихэ! — сказал он после всех взаимных поклонов и учтивых приветствий. — Значит, тебе известно, что я приходил к тебе?

— Нет, как же я могла это знать? Я иду издалека, от Люй Циня.

— А я только вчера вернулся, не застав тебя дома. Видишь ли…

Он чего-то недоговаривал — считал, очевидно, неуместным с этого начать разговор.

— Хотел тебе сказать, что к нам с неба упал человек.

— С неба?

— Ну, ты же сама видишь…

Он указал на шелка вокруг и затем на сына, который только что пришел с речки. Сын был повыше отца, но все-таки ниже среднего роста и так же сосредоточенно косил глаза на кончик своего носа. Поздоровавшись, он принялся развешивать принесенные с собой мокрые тряпки.