Лесная тропа - [7]

Одним же из главных достоинств является для Штифтера благожелательность, душевная мягкость в отношении к ближним, кротость. Умение любить, умение понять и простить — основа естественных и прекрасных человеческих отношений. Прощает Бригитта, прощает Августина Маргарита — и прощение приносит счастье. Наоборот, герой «Холостяка», не сумевший простить и замкнувшийся в своей мизантропии, пришел к нравственному и жизненному краху, ибо не смог создать семьи. А по мнению Штифтера, только семья, дети позволяют человеку жить полнокровно и естественно, участвуя в процессе вечного обновления жизни. И потому в повестях Штифтера любовь, как и природа, — великая наставница, способная исправить и смешное чудачество Тибуриуса Кнайта («Лесная тропа»), и высокомерный аскетизм Родерера-младшего («Потомки»).

Итак, утопия Штифтера зиждется на добровольном и радостном подчинении человека этическим нормам, которые представляются извечными и естественными. Подчиняясь им, человек не совершает над собою насилия, — наоборот, он следует своей истинной природе: Штифтер верит, что в человечестве заложена идея нравственного совершенства, неуклонно осуществляющая свое саморазвитие. Причиной нравственного конфликта может стать желание уклониться от следования естественным нормам, и при этом жертвой его оказывается обычно сам строптивец. Но достаточно постигнуть разумом и принять великий нравственный закон — и конфликт легко разрешается, чему способствуют и труд, и воздействие других людей, и общение с природой.

Но иногда источником страдания оказывается не нравственный конфликт, а именно природа — благостная и всеисцеляющая. Исследователи творчества Штифтера не раз обращали внимание на катастрофические моменты в жизни его героев, внезапные несчастья и стихийные бедствия, казалось бы, противоречащие идиллическому настроению его вещей, господствующей в них атмосфере доброты, их безмятежно-плавному движению.

В качестве примера приводится и трагическая гибель жены полковника, и описанный далее в «Записках» страшный гололед, и молния, поразившая дочь Авдия, и многие другие эпизоды, в которых выявляется необоримая власть природы над человеком. Герои Штифтера, живущие в добром содружестве с природой, преобразующие ее и пользующиеся ее дарами, вдруг оказываются ее безвинными жертвами.

Штифтеру часто приходила мысль о равнодушии природы к человеческому страданию. «А потом, как всегда, сияло солнце… ручьи по-прежнему бежали по долинам, и только она, подобно золотистой мошке, неприметно ушла из жизни» («Записки моего прадеда»). В последней редакции «Записок», где повесть разрослась в роман, подводится итог размышлениям на эту тему: «И если ты причинил боль своему сердцу и оно содрогнется, готовое изойти этой болью, или переборет себя и обретет крепость и силу, Всеобщности нет до тебя никакого дела, и она не остановится в движении к своей цели, каковая есть величие». Штифтер не был материалистом и никогда не отрекался от тех религиозных воззрений, которые были утверждены в нем католическим воспитанием. И хотя преклонение перед природой, перед ее могуществом и создаваемой ею совершенной красотой приближает Штифтера к пантеизму и вытесняет теистическое представление о боге как о творце всего сущего, все же идея благости провидения находит себе место в его мировоззрении.

Эта идея нашла отражение прежде всего в рассказе-притче «Авдий». В авторском вступлении, предваряющем повествование о бедствиях еврея Авдия, жителя африканской пустыни, автор ставит вопрос о том, существует ли судьба, способная по своей прихоти вознести и низвергнуть человека, даровать ему спокойное, безмятежное существование или обрушить на него безмерные горести.

Рассуждение это приводит его к мысли, что судьбы — как слепой предопределенности — вовсе нет, а есть только цепь причин и следствий. Какую роль среди них играет вина человека перед собственной совестью, его преступления против нравственности и кара за них, ниспосланная свыше?

Авдий — великий грешник; обуреваемый ненасытной алчностью, воспитанной в нем отцом, он добывает и копит золото и всевозможные ценности, окружает роскошью свою жену, но закрывает свое сердце от людей и тем ставит себя вне великого человеческого братства. Он грешит не только против ближних, но и против себя самого, ибо не распознал своего истинно человеческого призвания. И вот на смену благополучию и процветанию приходят одно за другим несчастья. Смерть жены, лишения на пути в Европу, слепота его дочери Диты и, вслед за недолгой радостью ее прозрения, внезапная гибель девушки от молнии — не расплата ли это за всю его прежнюю жизнь, полную своекорыстия?

В рассказе мы не найдем прямого ответа, непосредственного выражения авторского отношения к герою. Читателю надлежит самому решить, в какой мере Авдий навлек на себя свой печальный конец. И все же решение подсказано автором, хоть и не высказано им до конца. В общем балансе справедливости, соблюдаемом Природой, жертвою может оказаться и невинный, и молния в «Авдии» — это все-таки карающая стрела, ниспосланная провидением.