Лесная невеста - [3]

Княжна Избрана во всем этом буйстве участия не принимала, но оба ее брата с дружиной гуляли почти до утра. В Дивий бор, где располагалось гнездо весей, возглавляемых Русаком, они приехали поохотиться. После долгой голодной зимы вся дичь в ближних лесах вокруг Смолянска, столицы днепровских кривичей-смолян[2], была повыбита, а здесь паслось немало лосей. Уже вчера охотники привезли в Русакову весь шесть убитых быков, и весь вечер челядь возилась, разделывая туши.

Погуляли хорошо – давно так не случалось. Даже сам Секач, воевода и кормилец младшего княжича Буяра, упившись Русаковой брагой, плясал посреди избы и диким голосом пел «Купался Полель, да в воду упал», топча осколки глиняной миски. Стоянка, девушка из местных, пробегала мимо с кувшином, стараясь обойти пляшущего воеводу, споткнулась и упала прямо на Зимобора. Он поймал ее и посадил себе на колени, и она не стала возражать – красивый старший княжич ей нравился, и она уже второй день поглядывала на него, улыбаясь глазами и будто бы чего-то ожидая. Буяр, красный и взмокший, все норовил схватить Стоянку за плечо и пьяно орал:

– Брось его, иди лучше ко мне! Он порченый! У него невеста-покойница, ко всем его девкам по ночам приходит и душит!

– Сам ты порченый, вяз червленый тебе в ухо! – кричал в ответ Зимобор, отталкивая от девушки загребущие руки младшего брата. – Отвяжись! А то я тебя так испорчу, что вообще девки больше не понадобятся! Ты не бойся! – утешал он Стоянку, обнимая и не давая соскользнуть со своих колен. – Она давным-давно умерла, этой весной как раз семь лет, срок вышел, теперь уймется, больше не будет ходить!

Буяр, обидевшись, полез было разбираться, но толкнул кого-то из гостей, залил кому-то праздничную рубаху брагой, и двое молодых и гордых полохских мужиков посчитали, что это непорядок. Крепко взяв Буяра за белы руки, они подтащили его к бочонку и хотели макнуть, но оказалось, что браги осталось всего на донышке, и Буяру только замочили русый чуб. Тогда Дедилей остался держать жертву, а Оленец собрал со всех кубков и кувшинов остатки браги, вылил опять в бочонок, и тогда уж они макнули Буяра от души. Неудивительно, что уйти спать своими ногами ему потом было не под силу, и Секач на себе уволок его в овин, где гостям приготовили лежанки на старой соломе.

Стоянка все порывалась убежать, но больше для порядка, так что Зимобор легко догнал ее в сенях, где валялась куча мешков, пахнущих старой-престарой мучнистой пылью. Бровка и Чудила за каким-то лешим его искали, подкрадывались, как им казалось, неслышно, но очень громко стукаясь пьяными головами о косяки, истошным шепотом советовались, здесь ли он, не позвать ли его или принести факел и посмотреть, а Зимобор кричал им, чтобы шли к лешему, он занят… Куда и когда девушка исчезла, уже не заметил, а сам так и заснул на куче пахучих мешков.

Во двор старший княжич выбрался ближе к полудню. И то не сам проснулся, а Избрана прислала разбудить. Дескать, княжна спрашивает, приехали они охотиться на дичь или на девок, а за девками так далеко было ездить незачем, этого добра и в Смолянске хватает, только там уже все ученые… Что-то такое над ним бормотала сестрина прислужница, но Зимобор поначалу мало что слышал из-за гула в голове. Однако вставать и правда было надо.

Во дворе помятые гуляки, здешние и смолянские, умывались у колоды, обмениваясь обрывочными воспоминаниями о вчерашнем буйстве, как вспоминают битву. Глухарь пытался прямо на себе отстирать с подола рубахи пятна непонятного, но подозрительного происхождения, Жилята осторожно ощупывал подбитый глаз, явно не зная, кому обязан этой красотой.

– Я просыпаюсь, смотрю: девка! – делился Шумила, пытаясь размять ладонями лицо, похожее на давно не стираный мешок. – И знаешь, ничего не помню. Думаю, первое: где я? Потом: кто я? У нее спрашиваю: ты кто? А она: ах ты, сволочь, не помнишь, кто я, после всего, что вчера было! Ну, думаю, слава Яриле: значит, что-то все-таки было!

Зимобор умылся, глотнул воды, даже велел облить голову, пытаясь прийти в себя. Хорошо погулять даже княжеской дружине удавалось очень редко, поскольку последние два года выдались неурожайными. Утираясь рукавами рубахи, Зимобор вдруг увидел перед собой Годилу – кметя из отцовских.

– Княжич! – Вид у Годилы был какой-то серый и сумрачный, совсем не подходящий этому солнечному, теплому, голубому и зеленому утру месяца ладича[3]. – Я к вам…

– Ты откуда? – Зимобор удивленно нахмурился, только сейчас сообразив, что Годиле тут быть вовсе не полагается.

– Так из Смолянска! День и ночь плыли без оглядки. Ветра не было – гребли, только сменялись, так на дне в ладье и прикорнули чуть-чуть, и то сон не идет. Князь Велебор-то… вчера в ночь…

– Что?

– Так… помер.

– Как?

Зимобор хмурился и безотчетно расчесывал пятерней густые растрепанные кудри, пытаясь отодвинуть их со лба, но они опять падали на глаза. То, что он услышал, не укладывалось в голове, было слишком неожиданно, слишком страшно и потому недостоверно.

– С вечера вроде ничего был… как всегда, – докладывал Годила, сам смущенный вестью, которую принес, и отводил глаза. – А утром пришли будить – не просыпается. Волхвы говорят, хорошая смерть, легкая. И княгиня тоже…