Лесная невеста - [21]

– Это… ты? – едва вымолвил Зимобор и с трудом поднялся на непослушные ноги. Его шатнуло, и он оперся о влажную, в мелкой древесной пыли, жесткую шкуру дуба.

Эта женская фигура, сотканная из лесной свежести и пронзительной прелести ландышей, была плоть от плоти леса, но голос ее был голосом той самой звездной тьмы, что говорила с ним в ту памятную ночь.

– Конечно, это я. – Дева улыбнулась. – У меня много лиц. Тень облаков на небе – это я. Струи дождя над нивами – это я. Трава и цветок – это я. Судьба человеческая – это я, погребальная песнь – это я. Все, что растет и тянется вверх, – это я. Моя пора – юность, мое время – весна, моя власть – будущее. И имен у меня много. Я – Дева, пока не озарит горячий луч темную бездну, пока не сойдет дух Перунов в первозданные воды, пока не падет семя в спящую землю, – тогда я стану Матерью и исчезну, потому что родится иная Дева… А пока время мое – весна, зелень лесная – мои очи, лучи золотые – мои косы, цветы молодильные – мое платье. Зови меня Младиной.

Ее голос звучал негромко, но проникал в самую глубину души. Да и едва ли это было голосом, который ловится слухом. Как и тогда, в темной бане, Зимобор не чувствовал своего тела, от него осталась одна обнаженная душа перед высшей, нечеловеческой сущностью, впустила ее в себя и была поглощена ею, слилась с ней, и вместе с этой сущностью он знал, как самого себя, безграничную черную бездну, где текут первозданные воды, ожидая, когда пламенный луч проникнет в них и зародит новую жизнь… Бездна всегда голодна в ожидании луча, она всегда ждет и жаждет. Бездна была в ней, а луч – в нем, как в каждом мужчине хранится искра животворящего Сварожьего огня, и эта взаимно дополняющая противоположность тянула их друг к другу и отталкивала. Бездна стремилась к его огню, потому что такова ее природа и суть. Зимобор чувствовал разом и ужас перед ее поглощающей жадностью, и восторг – восторг божества, готового заново сотворить мир, ибо таково его предназначение…

И вдруг она отпустила его. Бездна закрылась, он снова был на поляне, а перед ним стояла девушка, настолько прекрасная, что даже выдумать такой красоты невозможно.

– Да ты садись, не стой, как молодой дубок. – Она указала на траву под деревом, и Зимобор с облегчением сел.

Легко ступая по траве и листьям, Младина приблизилась и тоже села. При движении ее рубашка вдруг стала полупрозрачной, и Зимобор, ясно видя очертания ее тела, почувствовал, как у него захватывает дух. Глупо простому смертному питать страсть к вещей виле, но все происходит только так, как она хочет, и, если она показывается ему в таком ярком, прекрасном телесном облике, значит… Свои ножницы она наконец положила, и Зимобор невольно бросил взгляд на орудие, которым были перерезаны жизненные нити всех, кто жил и умер с самого сотворения мира. Сейчас они просто лежали.

Зимобора пробирала дрожь от такой близости к виле, а сама Младина рассматривала его с пристальным любопытством, видя насквозь все его прошлое, настоящее и будущее и выискивая там ответы на какие-то свои, только ей открытые вопросы. Душа холодела, а глаза восхищались ее чарующей красотой, бьющей в самое сердце. Аромат ландышей кружил голову. Зимобор был во власти ее чар и ощущал себя не больше мотылька, которого девушка рассматривает, посадив на ладонь.

– Что же, обидела тебя сестра? – спросила Младина, и Зимобор вспомнил, как здесь оказался.

– Это не она! – Он решительно тряхнул головой. – Не знаю, княгиня это придумала или Секач, но не Избрана. Она не могла.

– А ты откуда знаешь? – Младина лукаво, с прищуром посмотрела на него, и ему стало стыдно. С кем он собрался спорить? Ведь перед ним – та, что знает гораздо больше, чем может знать кто бы то ни было из людей.

– Так это все-таки… она? – внезапно охрипшим голосом спросил Зимобор. Он раньше не задумывался о том, как сильно любит сестру, но при мысли, что все-таки Избрана обрекала его на смерть, вся его прежняя жизнь рушилась. Он любил ее по-своему не меньше, чем отца, и неужели ему предстоит сейчас потерять и ее? Лучше бы тогда она умерла, а он мог с чистым сердцем ее оплакать…

Но Младина не ответила, только повела бровью.

– И что же ты, хочешь назад к ней идти? – спросила вила.

– Воевать, значит? – Зимобор потер лоб, пытаясь собраться с мыслями. – Перед могилами общих предков родную кровь проливать? Отец меня с Той Стороны проклянет!

– Не хочешь – не надо! – легко согласилась Младина и снова улыбнулась. – Можно ведь и по-другому своего добиться, необязательно лбом ворота выбивать. Не хочешь драться – отступи. Отойди, помани за собой, замани к себе, усыпи – и делай что хочешь. Не хочешь воевать с сестрой – оставь ее, а созреет – сама упадет. Я тебе другую дорогу укажу.

– Какую?

– Помнишь, отец ваш двадцать лет назад с полотеским князем Столпомером воевал?

– Как не помнить!

Во время полотеского похода, очередного, но отнюдь не единственного, Зимобор был еще слишком мал, но он вырос среди воспоминаний бояр и старых кметей о «последней войне за волок» и хорошо знал, о чем идет речь. Рубежи между землями смолянских и полотеских кривичей проходили между верховьями Днепра и Западной Двины. Через волоки, которыми соединялись их притоки, можно было попасть с одной большой реки на другую, а также через Ловать – на Волхов и через Ладогу выйти к Варяжскому морю. Оба князя, смолянский и полотеский, испокон веков пытались захватить власть над порубежьем. Двадцать лет назад война между молодым князем Велебором и совсем еще юным Столпомером едва не кончилась полным разгромом последнего. Князь Велебор не только захватил волоки междуречья, но чуть было не взял и сам Полотеск. Столпомер почти в одиночестве бежал, и долгое время в Смолянске вообще не знали, жив ли он. Дивнинская земля лежала перед смолянским князем беззащитная, но пришла осень, дороги развезло, с юга поползли пугающие слухи о хазарах… А весной князь Столпомер вернулся с варяжским войском, вынудил Велебора отступить, и был заключен мир, который десять лет спустя попытались закрепить браком.