Лесная крепость - [23]

Через месяц фашисты уже были в глубине Полесья.

Появилось непривычное, страшное слово «оккупация». По пыльным дорогам, по улицам шли, четко печатая шаг, рослые солдаты в железных касках, мчались мотоциклы, громыхали танки… Люди затаились в тревоге и ожидании. Может, все это временно — на день, на неделю, на месяц?..

Но проходили дни, недели, месяцы… Минул год, другой. Вадим ушел в партизаны, думал взять с собой и Оксану, но она решила иначе.

В последнее время они виделись совсем редко, и это невольно отдалило их друг от друга.

Как-то, еще на первом году оккупации, они случайно встретились в Митковичах на центральной площади. Мимо шагали в серо-зеленых мундирах гитлеровцы, искоса поглядывали на пригожую девушку. А она, как нарочно, поддразнивала их — весело и громко смеялась.

— Ты не боишься их? — спросил Вадим.

Оксана вскинула голову:

— Пусть они меня боятся!

— Они ведь наглые и жестокие. Прошу тебя, будь осторожнее, Оксана.

— Ну, против наглости тоже есть защита.

Вадим с грустью смотрел на Оксану.

— Ты не думаешь, что нам нужно чаще видеться? А то пройдет еще время, встретимся вот так же случайно и друг друга не узнаем…

Оксана улыбнулась, покачала головой, но ничего не ответила. В глазах ее он заметил какую-то настороженность, что ли? Казалось, она вообще мало обращала внимания на окружающее. Удивительно даже, что она остановилась и заговорила с ним. Он ведь выглядел довольно странно: в старых, стоптанных ботинках, мятом пиджаке, в кепке, которая явно была ему велика. Возможно, прежнее чувство вспыхнуло в ее душе, а может, это просто девичье любопытство? Вадим вдруг подумал — неужели они настолько разные? Как же раньше он этого не видел? Сейчас перед ним стояла совсем иная Оксана: яркий маникюр, накрашенные губы и нарядные лакированные туфельки. Все это казалось неуместным на пыльной площади, да еще рядом с его нечищеными растоптанными ботинками.

— Чем ты теперь занят? — поинтересовалась Оксана небрежно.

— Школа закрыта, ты же знаешь. С отцом землю пашу. Сеем, косим… Но это не жизнь, а существование.

Она спросила его в упор:

— А если пойти в полицию?

Он оторопел:

— Что же я там буду делать?

— Как что? Форму получишь, права некоторые. Ты же неглупый человек, образованный. Неужели тебе надо подсказывать?

«Вот так совет, — чуть не крикнул Вадим. — Она что, издевается надо мной?..»

— Боишься формы?

— Я уже вижу, куда ведет эта форма…

Оксана окинула его пронзительным взглядом:

— Чудак ты, чудак! Нужно же как-то приспосабливаться…

— Ага, говоришь — приспосабливаться. — Ему вдруг показалась ненужной и мерзкой и эта встреча, и никчемный этот разговор с нею.

— Знаешь, Оксана, видно, мы перестали понимать друг друга. Скажи, пожалуйста, а откуда у тебя все это? — Конечно, он имел в виду не только ее дорогие обновки.

— Откуда? Немцы любят хорошо жить и умеют жить… Я ведь была в Берлине.

— В Берлине? — переспросил Вадим Николаевич упавшим голосом. — Кто же тебя пустил туда?..

Оксана передернула плечами:

— Я же переводчица. Дело было одно…

— Неужели все это правда, Оксана?..

И тут что-то былое, прежнее мелькнуло в ее взгляде:

— Вадимка, мальчик мой наивный! Оглянись, подумай… А то будет поздно.

— Если я наивный дурак, то ты обыкновенная дрянь и приспособленка! — возмущенно выкрикнул Вадим. Он плюнул ей под ноги, резко повернулся и пошел не оглядываясь.

Так неожиданно война развела их в разные стороны.

Через несколько дней, раздобыв винтовку, ушел Вадим к партизанам. Лесные братья приняли его, молодого, энергичного, с радостью и через некоторое время доверили возглавить диверсионную группу. А вскоре среди бела дня загорелась митковичская станция. Взрывчатки у партизан не было, поэтому танки, что стояли на платформах длинного состава, они облили керосином и подожгли. Партизанам пришлось как можно быстрее ретироваться. Вадим хорошо знал станцию и ближайшие прилегающие к ней дворы, это и спасло группу.

В другой раз партизаны подорвали минами железнодорожное полотно, и путь Митковичи — Калиновичи надолго вышел из строя.

Вадим воевал храбро, далее отчаянно, не жалея себя. Душевная рана, нанесенная ему Оксаной, оказалась глубокой, кровоточила. Он только сейчас понял, как любил ее и верил ей, как глубоко вошла она ему в душу. Одно было непонятно: откуда же у нее это отвратительное, страшное, этот животный инстинкт приспособленчества?..

Часто ночью в партизанском шалаше вспоминал он все, что было между ними: первую встречу во дворе школы, на соревнованиях, и нескончаемые споры на лугу, что у омута… Он помнил даже все щербинки на ее крыльце, где они часто сидели, возвращаясь из кино. Вадим перебирал в памяти каждую ее фразу, припоминал выражение лица, жесты, характерную усмешку… Вспоминались капризные, бездумно-задиристые и самонадеянные слова ее и поступки. Тогда это казалось мимолетным, случайным…

И — на тебе! — минул один год войны — и Оксана совсем другая, словно ее подменили. Захотела спокойной жизни и даже бравирует новым своим положением. Немецкая переводчица! Конечно, фашисты видят ее старательность и не преминут ею воспользоваться. Даже возили в Берлин. Надо же!.. Значит, не сомневаются в ее преданности.