Леший выходит на связь - [16]

Но Сыхда, мигом влетевший в дом, не бросился защищать своего атамана. Наоборот, он завернул Соловьеву другую руку за спину. Тогда атаман зарычал яростно, как посаженный в клетку дикий зверь. Сыхда хладнокровно помог Рудакову связать бившегося на полу есаула.

Один из телохранителей атамана, поджидавший Соловьева у ворот, заподозрил неладное, услышав крик. Он узнал голос Соловьева и, прокладывая себе путь в дом, выстрелил в коновода-чоновца, пробегавшего по двору. Каким-то чудом тот увернулся от пули, и тут же из пригона ответил двумя винтовочными выстрелами и тоже промахнулся.

И затрещало, заухало по безлюдным улицам улуса, по извилистому крутому берегу реки Белый Июс, эхом покатилось в сумрачные горы, в тайгу.

10

Матыга считал, что Соловьева предали. Подозревая в измене Сыхду, он ни на шаг не отпускал его от себя. В пути ли, в землянке, в бою — везде они были рядом, и мстительный помощник главаря банды готов был в любую секунду послать пулю в голову Лешего.

Матыга теперь никому не подчинялся, он сам возглавлял потрепанную в бою банду. Соловьев погиб на четвертой встрече с чекистами, его пристрелил часовой. Во время той же перестрелки у реки под обрывом пуля нашла и его адъютанта Ершова.

Новый атаман при мысли о потерях мычал от злобы, он не мог простить Сыхде смерть Соловьева. Как случилось, что расторопный, верткий Сыхда не уберег буйную и умную головушку Ивана Николаевича? И почему Соловьев погиб, а Леший уцелел? Матыга никак не мог решить загадку: кто же такой Кирбижеков? В банде были люди из одного с Сыхдой улуса, он спрашивал их, они утверждали:

— С большевиками нет, не дружил.

На какое-то время Матыга, устав от подозрений, немного успокоился. А выбили чоновцы банду с насиженного глухого места — опять невыносимым грузом навалилась на его душу тревога. И не в силах что-то поделать с собой, он сказал Сыхде прямо:

— Не верю тебе, Леший. Ты нас предал.

И, не моргнув глазом, застрелил бы Матыга бывшего соловьевского ординарца, если бы не заступились за Сыхду недовольные есаулом бандиты:

— Иван Николаевич водку пил, а в расход пускать Кирбижекова? Почему так?

— Ты хакас и я хакас, — в запальчивости сказал Сыхда Матыге. — За тебя я готов умереть. С тобой куда хочешь пойду!

Матыга смягчился. Так и должно быть — они сыновья одного народа. Но эти, сказанные Сыхдой слова, зацепили за живое отстаивавших свои привилегии казаков:

— Раз он только за хакасов, то стреляй его, атаман!

И суматошно затряслись бороды, потянулись к карабинам и винтовкам решительные руки. Матыга выждал, когда возбуждение толпы поднимется до самого предела, и тогда выхватил наган и принялся вгонять пули поверх головы в сучковатую с черным стволом сосну.

— Тихо! — властно, как во всей банде умел командовать лишь один Соловьев, крикнул он, и в его узких глазах вспыхнула молния. — Ивана Николаевича не поднимем из могилы. Видно, так тому быть.

С этого дня хакасы, затаив обиду на казаков, стали держаться особняком, возле Сыхды. При дележе добычи их всегда обижали — казаки брали себе намного больше. Среди хакасов были и бедняки, которые пришли в банду вместе со своими хозяевами. Бедняки знали, что Сыхда ничуть не богаче их, и нередко разговаривали с ним о том, как жить дальше, что делать, как кормить оставленные в улусах семьи.

Внешне примирившись с Сыхдой, Матыга все-таки искал случая выяснить до конца, кто же такой Кирбижеков. И вскоре случай нашелся.

Бандиты, сделав вылазку, поймали под тайгой трех коммунаров: двух русских и хакаса. Их привели на бандитский стан, допрос снимал сам Матыга. Он спрашивал у них о передвижении чоновского отряда, о численности местной милиции. Коммунары отвечали, что ничего про это не знают. И когда Матыга убедился, что они вряд ли будут чем-то полезны для банды, он приказал их расстрелять.

— Иди, Леший, пусти большевиков в расход, — сказал атаман.

— Для такого дела найди других! — повысив голос, недовольно отозвался Сыхда, пристраивавший на костре котелок.

— Это приказ, Леший! — крикнул Матыга, и его одутловатое круглое лицо враз почернело.

— В безоружных не стреляю!

— Руки, предатель!

Сыхда, отпрянув от костра, одним движением сорвал карабин, висевший на суку, и угрожающе вскинул его:

— Стреляй, атаман!

Матыга, решая, что ему делать, облизал пересохшие губы. Его кривой палец нервно плясал на спуске, но нагана атаман все же не поднял, он был убежден, что Сыхда не дорожит ни своей, ни чужой жизнью и может выстрелить.

— Атаман я, однако, — спохватился упавший духом Матыга и обвел людей, столпившихся у костра, долгим и мрачным взглядом.

Сыхда как бы очнулся от забытья, и сам удивился ссоре, затряс головой, произнес примирительно:

— Не надо пугать. А приказ твой, ладно уж, выполню. Ты — пожилой человек, много старше меня.

Матыга подал знак, — привели связанных, руки назад, людей в поношенной крестьянской одежде, разбитых чирках. В лицах, до глаз заросших волосами, не было ни страха, ни мольбы. Люди, очевидно, надеялись, что это какое-то недоразумение, что их непременно отпустят.

— Кто же вы такие есть? — спросил у них Сыхда.

— Может, своих признаешь?— глухо сказал Матыга.