Леший выходит на связь - [15]

— Я стрелять умею — говорить не умею. А заяц по знакомой тропе быстрее бежит. Посылай умного.

Ответ, что и говорить, понравился есаулу. И все-таки, осторожный и изворотливый, он не отказался совсем от своего первоначального замысла. Парламентером Соловьев послал уже привыкшего к опасным поручениям адъютанта Ершова, чернобородого, крепкого, что скала, казака, в котором недюжинная сила сочеталась с тонким, расчетливым умом. Этот точно исполнит поручение. Ершова чекисты не обведут вокруг пальца — в этом можно заранее быть уверенным. А поедет Ершов к чоновцам в сопровождении Сыхды.

Перед тем, как принять такое решение, в брезентовом штабном шатре с глазу на глаз есаул вполголоса говорил с адъютантом:

— Если Кирбижеков наш, а я склонен думать, что это так, то ему цены нет. Но если... Следи за каждым его шагом. Слышишь?

— Все слышу, — несколько возбужденный сознанием важности дела, на которое его посылают, понимающе ответил Ершов.

— И если что, постарайся привезти его живым. Сам с него шкуру спущу!

Спустившись с горы, всадники поехали по зимнику, заросшему ярко-зеленой муравой и подорожником. Пустив коня рысью, Ершов заговорил, вкрадчиво и хмуро постреливая глазами в Сыхду:

— Кончать мы думаем заварушку, удочки сматывать. А ты пошто к нам прибег в такое-то время?

— Когда зовут — хорошо, когда гонят — плохо, — насупив кустики бровей, недовольно сказал Сыхда.

— Дурной! Да разве кто тебя гонит! Живи с нами, коли пришел с душою открытой. Но если чекист, берегись, стерва!

— Зачем ругаешься? Нельзя так! — сердито запротестовал Сыхда.

— Небось ты не барышня благородная — стерпишь, — адъютант ударил коня шпорами и ускакал вперед.

У околицы улуса Подзаплот на желтой от цветущей сурепки луговине их встретил Рудаков с пятью всадниками. Ершов зорко следил за Сыхдой. А Сыхда отвел потных коней в сторонку и сел на край обросшей бурьяном канавы, поджидая, когда адъютант, что-то важно объяснявший чекистам, закончит дело. За те полчаса, что Ершов говорил с Рудаковым, ординарец Соловьева не сдвинулся с места и ни с кем не перемолвился словом. Он сидел, как истукан, тупо глядя себе под ноги.

Чекисты приняли предложение есаула. Начались переговоры. В назначенный день и час чоновцы и бандиты, по двадцать пять отборных мужиков с каждой стороны, съехались в ковыльной степи, где не было ни кустика, ни деревца, и стали одни против других на расстоянии ста метров. Посреди этой нейтральной полосы и сошлись на кургане Рудаков с Соловьевым.

— К чему такие предосторожности, Иван Николаевич? — спросил Рудаков, поглядывая на стоявших поодаль бандитов. — Мы могли встретиться и один на один. Когда ведутся мирные переговоры, то часто даже личные враги становятся друзьями. Поедем-ка в улус. Выпьешь с дороги?

— Сперва потолкуем, а уж потом...

— Как хочешь.

Когда уселись говорить на разостланные на кургане узорчатые чепраки, чтобы не было каких-то недоразумений, решили одновременно отвести конников подальше. Кроме Рудакова и Соловьева, на месте встречи остались для поручений их ординарцы. И, занятый важным разговором и тем, чтобы не дать себя перехитрить, есаул не заметил, как Сыхда сунул в карман ординарцу чекиста белую скрутку бересты, на которой были точно обозначены основная и запасные базы банды, склады с оружием, пути отхода.

Еще трижды встречались есаул и Рудаков в разных степных урочищах, сошлись поближе. Выпивали накоротке и мерялись силой в жиме и в русской борьбе. Побеждал обычно Соловьев, он был вроде как покоренастей и покрепче. Эти победы немало льстили его необузданному тщеславию, приводили самостийного есаула в восторг.

Наконец подошла четвертая по счету встреча. Рудаков понимал, что такое общение с атаманом ничего не дает чекистам. Соловьев делал вид, что заинтересован в переговорах, а сам затевал что-то недоброе, готовился к какому-то длительному походу, может, в ту же Монголию. И вдруг неожиданно для чекистов атаман решительно отказался принимать мирные условия. Он, главарь двухтысячной банды, теперь уже требовал, чтобы из Хакасии были немедленно выведены все войска, чтоб были распущены все учреждения советской власти, по рекам Абакан и Енисей отныне должна проходить нерушимая граница вольного казачества.

Поведение главаря бандитов озадачило Рудакова. Не соглашаясь с Соловьевым, но и не отвергая целиком его притязания на самостоятельность, он обдумывал требования есаула. В любом случае нельзя дать ускользнуть банде, нужно устроить ей западню на следующей встрече, и если не всей банде, то для начала хотя бы атаману.

— Когда еще встретимся? — спросил Рудаков прощаясь.

— Никогда. Казаки ропщут. Я сегодня должен дать им ответ, принимаются ли наши условия. Если нет, то война. Конечно, я еще попытаюсь что-то сделать... — нерешительно закончил разговор есаул.

— Попытайся, Иван Николаевич, — мягко сказал чекист. — Зачем нам кровопролитие? — и подал ему руку.

И вот тут-то есаул сообразил, что промахнулся: обманул его Рудаков, когда они прежде боролись. То была игра в поддавки. А на поверку оказалось, что чекист много сильнее: он костистыми тисками своей руки так сжал руку есаула, что тот побагровел лицом, взвизгнул от резкой боли, испуганно кликнул Сыхду.