Лес священного камня - [68]
Даже тень не спасала от нестерпимого пекла. Сорок, гектаров сведенного леса представляли собой гигантский костер, который пылал с невиданной яростью. Столбы дыма сливались и огромной черной тучей медленно тянулись к небу, распускаясь в высоте пышным султаном. Ветер подхватывал обугленные листья, эти «цветы огня», и они, подобно черным птицам, нерешительно оседали вдали.
Люди неустанно хлопотали вокруг гигантского костра. Ведь огонь мог внезапно обрушить свою ярость на окрестный лес, а затем перекинуться на деревню и уничтожить ее в мгновение ока. Тем не менее настроение было праздничное, все понимали, что огонь таит в себе не только угрозы, но и обещания благополучия. Одни свистом призывали ветер нести огонь к низовьям реки, другие просили: «О божества и духи, ниспошлите милость в уничтожении горящего». В полдень Бап Тян и Банг Беременный отправились в обход. Сегодня не только мы сжигали поверженный лес: на востоке, километрах в пяти, и на юге, километрах в пятнадцати от нас, прозрачное небо пересекали два огромных черных столба. Это жители Панг Донга и Панг Тинга жгли деревья и кустарник, чтобы впредь быть сытыми.
Издали зажженный нами пожар тоже казался огромной массой черного дыма, несущегося ввысь и только там превращающегося в гигантский бледно окрашенный гриб. Все пространство на расстоянии нескольких десятков метров от выкорчеванного леса было затянуто густым серым облаком, из которого вдруг появлялось два-три мужчины с ветками в руках, следивших за огнем, или группа женщин, несших к границе своего будущего поля небольшой криэт с освященными семенами. В полувысохшем русле ручья мокли клубни маниока, связанные по нескольку штук.
После возвращения в разбитый нами лагерь мы увидели, что оба принесенные в жертву цыпленка (зарезанный ножом и брошенный в огонь) подвешены на ритуальном шесте (на нем же висела рыба ка сак), чтобы женщины случайно не перешагнули через них и не нарушили таким образом табу, что повлекло бы за собой нашествие на будущие поля оленей, кабанов и прочих обитателей леса. Анг Слюнявая опять напилась. Она валялась прямо на земле, и молодежь забавы ради завалила ее листьями. Анг Длинная жевала сердцевину толстого ратана. Ее сын, Чонг Толстопузый, также выпил гораздо больше спиртного, чем положено шестилетнему ребенку. Теперь он забавлялся тем, что дул в трубочки, и остатки рнэма в кувшинах булькали вовсю. Напрасно мать кричала: «Прекрати! Это же табу!» — ребенок продолжал в том же духе. Внезапно Бап Тян заметил отсутствие своего сына и отправился на поиски.
В три часа треск, напоминавший пулеметный обстрел, стал утихать, окутавшее нас дымовое облако слегка поредело. Пожар постепенно угасал, но «огненные цветы» все еще продолжали летать. Там, где недавно высился прекрасный лес, на земле, покрытой толстым слоем пепла, виднелись полусгоревшие стволы, по которым то и дело пробегал огонь. Из них, наподобие миниатюрных гейзеров, взвивались струйки дыма.
Насыщенный дымом воздух затруднял дыхание, тем не менее с половины четвертого дня одна женщина из каждой семьи приступила к ритуальному посеву. Я отправился вслед за Анг Слюнявой на поле Крэнг-Джоонга. Она подошла к нетронутому ниэру (Irvingia oliveri), вершину которого опалил огонь. К этому дереву в будущем прислонится полевой шалаш, а у его подножия раскинется незасеянный участок. Анг начала с того, что посадила рассаду маниока длиной пятнадцать сантиметров. Она выкопала мотыгой желобки в форме буквы «Т» и в каждый воткнула по два стебелька. У подножия ниэра она посадила черные бобы (Vigna sinensis), а по другую сторону от маниока посеяла кукурузу, семена которой вышелушивала тут же, «чтобы не коснулось чужое табу, чтобы не пришла в поле косуля, не забежал олень». В каждую ямку, выкопанную одним ударом мотыги, она опускала несколько зерен.
Я отправился на участок Бап Тяна. Джанг-Сраэ ворошила готовый угаснуть огонь, чтобы он пожрал как можно больше дерева и людям осталось меньше работы. Ее мать Анг Длинная сажала на берегу ручья маниок, падди — лунки для него она не засыпала землей — и восковую тыкву. В ее криэте лежали также семена хлопка и ямса, но она не собиралась их сегодня высеивать, а принесла только для совершения над ними обряда помазания. Чонг Толстопузый шел за матерью и сестрой. Вел он себя по-прежнему плохо: грыз семечки тыквы, хотя мать кричала ему, что это табу, подражал крику вороны и не боялся, что за это «молния поразит».
