Лермонтов - [41]
— А в каком ранжире обретаешься ты сам?
Лермонтов небрежно пожал плечами.
— Я брезглив и хожу с собственной кружкой.
Молодые люди замолкли, но продолжали следить за проходящими. Жидкая тень липок, не так давно привезённых с лесистых склонов Машука, чертила сквозные узоры по песку центральной аллеи пятигорского бульвара и на зонтиках гуляющих барынь. Каждая двигалась в сопровождении маленького двора, где ей спешили услужить или занять беседой. Дама глубокомысленно кивала, между тем как быстрые взоры ревниво обшаривали толпу, выделяя туалеты встречных соперниц, проходивших мимо с таким же точно чванливым и настороженным видом. То, что доходило до ушей обоих приятелей, касалось материй скучных: как часто и в каком количестве следует пользовать целебные воды?
На Горячей горе каждые полчаса сторож отбивал время большим колоколом, давая знать, когда начинать и когда кончать приём ванн в Николаевских купальнях. Для верности он сверялся с солнечными часами, которые были установлены в сквере. Дни на водах протекали в хлопотах.
— Да здесь, кажется, пропасть хорошеньких, — продолжал Лермонтов, развалясь с удобством на скамье. — Кто та провинциалочка в розовом капоре с опущенными глазками? Ты ведь всех, верно, знаешь, Сатин?
— Ошибаешься. Я не жуир. Первое время лежал недвижим, еле стал передвигаться... Но барышню, как и её родительницу-майоршу, ту, с бородавкой на лбу, по случайности знаю; обе из Симбирска, места моей высылки. Госпожа Киньякова с дочерью. Мать лечит печёночные колики, выпивает в день по полведра воды из источника, а дочка отчаянно скучает. Её прозвали здесь по-английски Мери.
— Мери? Княжна Мери... — почти беззвучно повторил Лермонтов. Душа его внезапно напряглась. — На ближайшем балу в четверг в ресторации Найтаки буду с нею танцевать. Сам увидишь.
— Я туда не хожу, Лермонтов. Сил нет, да и жаль времени, которое можно употребить с пользой. Поверь, ты разочаруешься. А вот эта в самом деле мила! — воскликнул он с молодой живостью, опровергая предыдущие постные слова. — Сколько естественности в каждом движении! Походка без вычурностей. Да и лицо ласковое.
Лермонтов пристально посмотрел на приближающуюся троицу: отставного подполковника — его явственно подтачивала болезнь, щёки были впалы и сероваты от бледности, — сухопарую даму, выступавшую с энергией матери-командирши, и их привлекательную дочку, которая без робости бросала вокруг любопытные взгляды. Лермонтову она ещё издали обрадованно улыбнулась уголками губ.
— Представь, это мои знакомцы, — вполголоса бросил он Сатину. — Почтеннейшее семейство Мартыновых из Москвы. Дочки все красотки... Перед нами средняя, Наталья.
Мартыновы приближались. Лермонтов поднялся и сделал навстречу несколько шагов. Приложился почтительно к ручке маменьки, козырнул подполковнику и с оттенком шутливой дружественности кивнул барышне.
— Не ждали подобной встречи, — в нос с кислым видом произнесла барыня. — Имели о вас от Николя совсем другие сведения.
— Немощи одолели, милостивая государыня Елизавета Михайловна! Приехал весь в ревматизмах, из коляски на руках вынесли. Здесь лечусь по методе доктора Реброва, — бойко ответствовал Лермонтов, слегка склонив голову.
Та подозрительно окинула взглядом его свежее загорелое лицо.
— Теперь-то находим вас, слава Богу, в отменном здоровье, Михаил Юрьевич.
— Меньше недели как покинул госпиталь. Укрепляю ноги долгими прогулками, ежедневно беру ванны.
— Мы тоже купили билеты на ванны, — обрадованно вставила барышня. — Будем часто встречаться, и вы развеете здешнюю скуку, Мишель, не правда ли?
— Почту за удовольствие, Наталья Соломоновна! Можно нанять верховых лошадей и выезжать в горы. Вы запаслись амазонкой?
— Разумеется! — Наталья Мартынова одарила его мерцающим взглядом из глубины глаз.
Мать дёрнула её за руку.
Затем все четверо обменялись церемонными прощальными поклонами, и Лермонтов с облегчением вернулся к Сатину.
— Спасу нет от знакомых, — пробормотал он, глядя вслед Мартыновым. — Можно взобраться на верхушку Эльбруса и там натолкнуться на московскую кокетку под охраной свирепой матушки.
— Однако же признайся, она сделала на тебя впечатление?
— Натали Мартынова? Нимало. Единственная женщина, которой я сейчас увлечён, это княжна Мери.
— Тёзка симбирской барышни? Проживает на водах?
— Надеюсь, что скоро появится... Не стану интриговать: она лишь лицо романа, который я не делаю, а пишу.
Сатин весело расхохотался. Его бледное болезненное лицо слегка зарумянилось. Да и солнце припекало всё жарче.
— Вот это славно! А я уж подумал за болтовнёй, что ты вовсе отстал от литературы, впал в апатичность. И это тогда, когда твои стихи ходят по всей России! Симбирская молодёжь рвёт их из рук.
Лермонтов поморщился. Любой разговор о литературных занятиях вызывал в нём замешательство и тайное смущение. Он не умел говорить о поэзии вслух; она не должна служить предметом шуточек и сарказмов!
Сатин заметил заминку и чутко переменил разговор.
— С кого же ты возьмёшь черты своей княжны? Какую розу здешнего цветника предпочтёшь? Твоя Мери, разумеется, красавица?
