Лепестки на ветру - [43]

Больше она ни слова не сказала, и о том, что произошло дальше, я узнала от других.

Далеко за полночь двенадцать девочек из богатых семей, которых наказала мисс Дьюхерст, тайком пробрались в комнату Кэрри. Только у Лейси Сент-Джон хватило честности рассказать мне об этом, но лишь тогда, когда мисс Дьюхерст не было поблизости.

Двенадцать девочек в длинных белых ночных рубашках, в которых должны были спать все ученицы школы, вошли одна за другой в комнату Кэрри, и у каждой в руке была свеча, освещавшая лицо из-под подбородка. Так их глаза казались темными пустыми провалами, это придавало их лицам жуткое и омерзительное выражение, чего было вполне достаточно, чтобы напугать маленькую девочку, забившуюся в угол и уже впавшую в прострацию от страха.

Они встали полукругом вокруг Кэрри и уставились на нее, причем у каждой на голове была наволочка с прорезями для глаз. Потом они стали водить из стороны в сторону свечами в каком-то замысловатом узоре и распевать, как настоящие ведьмы. Они хотели вызвать самое низменное, что могло быть в Кэрри. Они хотели «освободить» ее и себя от любого зла, на которое они могли пойти, защищая себя от существа «столь неестественно маленького и странного».

Один из голосов возвышался над остальными, и Кэрри знала, что это голос Сисси Тауэрс. Кэрри казалось, что эти девочки в балахонах ночных рубашек с белыми капюшонами на головах – настоящие дьяволы из ада! Она задрожала, она была так перепугана, как будто в комнату опять зашла бабушка, только на сей раз представшая в двенадцати фигурах!

– Не плачь, не бойся, – успокаивал ее загробный голос из-под безротого капюшона. – Если ты выдержишь эту ночь, эту инициацию, ты, Кэрри Доллангенджер, войдешь в члены нашего очень закрытого и очень избранного общества. Если ты преуспеешь, то с этой ночи ты будешь приобщена к нашим тайным ритуалам, к нашим тайным празднествам и получишь доступ к нашим тайным складам.

– О-о-о, – завыла Кэрри, – уйдите, оставьте меня, уйдите, оставьте меня.

– Тихо! – приказал неизвестный пронзительный голос. – Ты лишишься возможности стать одной из нас, если не принесешь в жертву самое дорогое, что у тебя есть! Иначе ты предстанешь перед нашим судом.

Забившаяся в угол Кэрри с ужасом смотрела на тени за спиной угрожавших ей белых ведьм. Отблеск свечей все разрастался, превращая мир вокруг в желто-алый огонь.

– Отдай нам то, что ты хранишь, как зеницу ока, иначе ты будешь страдать, страдать, страдать.

– У меня ничего нет, – честно прошептала Кэрри.

– Куколки, прелестные фарфоровые куколки, отдай нам их, – пропел непреклонный голос. – Твоя крохотная одежда нам не подойдет, она нам не нужна. Отдай нам куколок, твоих миленьких куколок – мужчину, женщину и ребенка.

– Их нет! – закричала Кэрри, испугавшаяся, что они опалят ее огнем. – Они превратились в деревяшки!

– Хо-хо! Отличная история! Ты лжешь! Теперь ты должна страдать, маленькая совушка. Либо ты станешь одной из нас, либо умрешь! Выбирай!

Долго выбирать не пришлось. Кэрри кивнула, стараясь не всхлипнуть.

– Отлично. Отныне ты, Кэрри Доллангенджер, странное имя, странное существо, будешь одной из нас.

Больно писать о том, как они схватили Кэрри, завязали ей глаза, связали за спиной руки, вытолкнули ее в коридор, провели вверх по крутой лестнице и вдруг вывели на улицу. Кэрри почувствовала прохладу ночного воздуха, наклонную поверхность под босыми ногами и догадалась, что девочки привели ее на крышу. Была только одна вещь, которой она боялась больше, чем бабушки, и это была крыша, любая крыша! Предполагая, что Кэрри может закричать, девочки засунули ей в рот кляп.

– Теперь ложись или садись так, как подобает сове, – раздался все тот же хриплый голос. – Усаживайся на насест у трубы под самой луной, и наутро ты будешь одной из нас.

Обезумевшая Кэрри пыталась сопротивляться, когда ее стали усаживать. Потом вдруг, к ее ужасу, ее отпустили и оставили на темной крыше в одиночестве. Она слышала, как они уходят, перешептываясь, как закрывается за ними дверь.

«Кэти, Кэти, – взывала она про себя, – Крис, придите и спасите меня! Доктор Пол, зачем вы отправили меня сюда? Неужели я никому не нужна?»

Приглушенно рыдая из-под кляпа, с завязанными глазами и связанными руками, Кэрри отважилась встать на этой крутой крыше и пошла в ту сторону, где, судя по звуку, закрылась дверь. Сантиметр за сантиметром присаживаясь и отталкиваясь, Кэрри двигалась вперед, молясь, чтобы не упасть. Из ее рассказа, который последовал много, много позже, я поняла, что шла она не просто повинуясь инстинкту, – она слышала за звуками надвигающейся весенней грозы милый и далекий голос Кори, певшего свою грустную песню о том, как он вновь найдет дом и увидит солнце.

– О, Кэти, это был такой странный путь: задул ветер, начался дождь, загремел гром, ударила молния, я видела отблеск сквозь повязку, и все это время Кори пел и вел меня к двери, которая открылась, когда мне удалось ногами приподнять ее вверх, и я как-то смогла пролезть. И тогда я упала со ступеней! Я свалилась в темноту и услышала, как хрустнула какая-то кость. Боль, казалось, вцепилась в меня зубами и стала терзать так, что я уже ничего не видела, не чувствовала и даже не слышала дождя. Кори тоже ушел.