Лёня Голиков - [2]
Лёнька незаметно подошёл к пулемётчику сзади и смотрел на его стоптанные каблуки, на спину, потемневшую от пота.
— А здорово вы их! — сказал Лёнька, когда солдат стал перезаряжать пулемёт.
Пулемётчик вздрогнул и оглянулся.
— А чтоб тебя! — воскликнул он, увидев перед собой мальчугана. — Тебе что здесь надо?
— Здешний я… Деревню свою хотел поглядеть.
Пулемётчик снова выпустил очередь и повернулся к Лёньке.
— А зовут тебя как?
— Лёнька… Дядь, может, вам помочь чем?
— Ишь ты, какой шустрый. Что ж, помоги. Водички бы принёс, во рту всё пересохло.
— А чем?
— Чем, чем? Кепкой хоть зачерпни…
Лёнька спустился к реке, погрузил кепку в прохладную воду. Пока он добежал до пулемётчика, в кепке осталось совсем немного воды. Солдат жадно приник к Лёнькиной кепке…
— Тащи ещё, — сказал он.
Со стороны леса по берегу стали бить из миномёта.
— Ну, теперь отходить надо, — сказал пулемётчик. — Приказано было деревню держать до полудня, а теперь скоро уже вечер. Деревня-то как называется?
— Лукино…
— Лукино? Хоть знать буду, где бой держали. А это что — кровь? Где ж тебя зацепило? Дай перевяжу.
Лёнька и сам только сейчас заметил, что нога его была в крови. Видно, и вправду зацепило пулей.
Солдат разорвал рубаху и забинтовал Лёнькину ногу.
— Вот так… А теперь пошли. — Солдат взвалил пулемёт на плечи. — Ещё у меня к тебе дело есть, Леонид, — сказал пулемётчик. — Товарища моего фашисты убили. Утром ещё. Так ты схорони его. Вон там под кустами лежит. Звали его Олегом…
Когда Лёнька встретился с ребятами, он рассказал им обо всём, что произошло. Решили той же ночью похоронить убитого.
В лесу сгустились сумерки, солнце уже село, когда ребята подошли к ручью. Крадучись, вышли на опушку и скрылись в кустах. Лёнька шёл первым, указывая дорогу. Убитый лежал на траве. Рядом — его пулемёт, валялись диски с патронами.
Вскоре на этом месте вырос холмик. Ребята стояли молча. Босыми ногами они ощущали свежесть вырытой земли. Кто-то всхлипнул, не выдержали и остальные. Тая свои слёзы друг от друга, ребята ещё ниже склонили головы.
Из деревни доносились голоса, рокот моторов. Фашисты заняли Лукино.
Ребята взвалили на плечи ручной пулемёт и исчезли в темноте леса. Лёнька надел на голову пилотку Олега, которую подобрал на земле.
Ранним утром ребята пошли делать тайник. Делали его по всем правилам. Сначала расстелили рогожу и на неё бросали землю, чтобы не оставлять следов. На месте тайника накидали сухих веток, и Лёнька сказал:
— Теперь чтобы никому ни единого слова. Как военная тайна.
— Надо бы клятву дать, чтобы крепче было.
Все согласились. Ребята подняли руки и дали торжественное обещание хранить тайну. Теперь у них было оружие. Теперь они могли бороться с врагами.
Время шло. Как ни таились жители деревни, ушедшие в лес, фашисты всё же узнали, где они находятся. Однажды, возвращаясь в лесной лагерь, мальчики ещё издали услышали, что из леса доносятся неясные крики, чей-то грубый смех, громкий плач женщин.
Среди землянок с хозяйским видом расхаживали гитлеровские солдаты. Из заплечных мешков у них торчали разные вещи, которые они успели награбить. Два немца прошли мимо Лёньки, потом один из них оглянулся, вернулся и, топая ногами, стал что-то кричать, указывая на Лёнькину пилотку и на его грудь, где был приколот пионерский значок. Второй немец был переводчиком. Он сказал:
— Господин ефрейтор велел тебя повесить, если ты не выбросишь эту шапку и ещё значок.
Не успел Лёнька опомниться, как пионерский значок очутился в руках долговязого ефрейтора. Он бросил значок на землю и раздавил его каблуком. Потом сорвал с Лёньки пилотку, больно хлестнул его по щекам, швырнул пилотку на землю и принялся её топтать, стараясь раздавить звёздочку.
— В другой раз повесим тебя, — сказал переводчик.
Немцы пошли, унося награбленные вещи.
Тяжело было на душе у Лёньки. Нет, не пилотку со звёздочкой, не пионерский значок растоптал этот долговязый фашист, Лёньке казалось, будто гитлеровец наступил ему на грудь своим каблуком и давит так, что невозможно вздохнуть. Лёнька ушёл в землянку, лёг на нары и пролежал до вечера.
В лесу с каждым днём становилось всё неприютнее и холоднее. Усталая, замёрзшая, пришла как-то вечером мать. Она рассказала, что её остановил немец и велел идти в деревню. Там, в хате, он вытащил из-под лавки ворох грязного белья и приказал постирать на реке. Вода ледяная, руки стынут, пальцы нельзя разогнуть…
— Не знаю, как уж и достирала, — тихо говорила мать. — Сил моих не было. А немец мне за эту стирку ломтик хлеба дал, расщедрился.
Лёнька вскочил с лавки, глаза у него горели.
— Брось ты этот хлеб, мама!.. Помру с голода, крошки ихней в рот не возьму. Не могу я так больше. Бить их надо! Вот уйду в партизаны…
Отец строго посмотрел на Лёньку:
— Ты чего удумал, куда собрался? Мал ты ещё! Терпеть надо, мы теперь пленные.
— А я не буду терпеть, не могу! — Лёнька вышел из землянки и, не разбирая дороги, пошёл в темноту леса.
А Екатерина Алексеевна, мать Лёньки, сильно простудилась после той стирки в ледяной воде. Два дня она терпела, на третий сказала Лёньке: «Лёнюшка, сходим в Лукино, погреемся в нашей избе, может, мне лучше станет. Одной-то мне боязно».
