Лента Мебиуса - [46]

Самсон невинно улыбается и молчит.

После упразднения парламента Макс Берковский оказался не у дел, и братом Генрихом был привлечен к работе в кабинете министров, заняв пост заместителя председателя правительства, став таким образом заместителем у собственного брата.

Самсон заметил, что сонные, застывшие гримасы на лицах братьев иногда сменяются выражением недоумения и растерянности.

Братья своими длинными носами почуяли опасность, они понимали, что она исходит от короля, но в чем она заключается, пока понять были не в силах.

Против вынесения приговора старушке Бухман пытался выступить только один человек. Не следует думать, что это был некий мужественный борец за права человека. Это был известный кровопийца, председатель Верховного Суда Асперонии Сигизмунд Ульрих. Он, не сдерживая возмущения, просил объяснить ему, почему важные уголовные дела рассматриваются без его участия.

Но когда Ульриху передали слова короля о том, что «если этот старый вонючий козел еще раз осмелится совать свой нос туда, куда его не просят, его сотрут в порошок», председатель суда от страха чуть не обделался и попросил сообщить Его Величеству, что таким объяснением совершенно удовлетворен. И, мало того, целиком и полностью поддерживает замечательную идею об учреждении чрезвычайных троек, которые оперативно борются с врагами отечества.

Узнав о кончине Карла, Самсон, в соответствии с протоколом и традицией, отправился на похороны.

Глава 12

На похоронах короля Карла Самсон встретил славного Манфреда, от которого получил приглашение на обратном пути посетить Нибелунгию. Самсон с радостью принял приглашение.

На поминках Самсон с Манфредом нажрались, и Самсон признался, что долгие годы мечтал полежать рядом с Манфредом на его прославленных изумрудных полянах, в окружении хмельных красавиц и веселых собутыльников. И чтобы журчал хрустальный голубой родник, и чтобы пели разноцветные птицы в кронах столетних дубов, и чтобы пенилось терпкое вино в золотых кубках! И чтобы Самсон и Манфред вели пространные высокоумные беседы о таинствах рождения и смерти, о бесконечности, добре и зле… О вечной любви и вечной жизни, в конце концов…

Самсон не заметил, как странно после этого посмотрел на него Манфред.

Увы, в Нибелунгии Самсона ждало разочарование. Сразу после прибытия Самсона прямо в аэропорту Манфредберга, столицы Нибелунгии, погрузили в паланкин и почти сутки несли до этих самых чертовых изумрудных полян: таким образом предупредительный и заботливый Манфред хотел сделать своему высокому гостю приятное. Как назло, всю дорогу шел нескончаемый дождь, матерчатая крыша изношенного паланкина прохудилась, и Самсона заливало холодной сеющей водичкой. И на встречу со своим царственным братом он прибыл совершенно разбитый и простуженный.

…Пока Самсона несли, носильщики, шатавшиеся от смертельной усталости, дважды вываливали его в грязь.

Раскисшая от дождя знаменитая изумрудная поляна, куда приволокли паланкин с Самсоном, представляла собой жалкое зрелище: трава была прибита дождями, местами дерн был вытоптан и обнажилась глинистая земля, древний водяной насос пришел в негодность, и хрустальный родник бездействовал, птички отбыли в неизвестном направлении, и некому было сладкоголосым пением услаждать слух королей.

Огневых, обольстительных красоток, на которых сильно рассчитывал Самсон, также не было. Правда, на краю поляны, на темном от дождя бревне, примостились какие-то женщины, но всем им было далеко за шестьдесят, и вряд ли эти унылые создания с изможденными лицами и руками прачек годились для пьяных забав и удалых любовных утех.

Вино, которым его угощал Манфред, оказалось наполовину разбавленным дождевой водой. Впрочем, разбавленным водой казалось все. И веселье, в котором чувствовались принужденность, пресыщенность и усталость. И постаревшие, как бы размытые лица сотрапезников, и еда, которая больше напоминала не закуску, а баланду, коей потчуют заключенных.

И даже звуки, которые издавал укрывавшийся от дождя под кроной платана струнный оркестр, состоявший исключительно из органиструмов, казались водянистыми, немощными и придушенными, словно исторгали их не древние музыкальные инструменты, а притаившаяся в болотной пучине больная душа земли.

Единственно, чего в эти мгновения хотелось Самсону, так это как можно быстрее удрать отсюда и оказаться у себя дома, подле теплой, нежной Сюзанны.

Но тут за Самсона взялся Манфред, вдруг вознамерившийся на свежего собеседника обрушить все, что накопилось у него на сердце за долгие годы беспробудного пьянства.

Как было сказано выше, вино было изрядно разбавлено. Но если его глушить галлонами… В сером предвечернем свете прямо перед Самсоном возникло распухшее от слез пьяное лицо Манфреда.

– Ты, верно, думаешь, брат мой, – говорил король Нибелунгии, наваливаясь жирной грудью на стол, – что моя песенка спета? Я по лицу твоему вижу… Я все вижу. Я понимаю, ты ждал другого… Я уже давно не тот… И все же главное, мой друг, это то, что большую часть жизни я провел так, как хотел! Я провел ее весело! В пьянках и непотребствах! Меня всегда окружали только очень красивые шлюхи, пил я всегда только лучшие напитки, голод утолял изысканными яствами, ну и прочее… Все-таки есть что вспомнить! У меня были друзья… Ах, какие у меня были друзья! Редкие острословы и прирожденные гении застольных бесед! Как славно мы проводили время! Они теперь все померли… Последним ушел неугомонный шутник и забавник Фриц. Ах, как это печально! Они были как бастионы. И вот эти бастионы пали. Какие были люди… И таких людей сейчас нет. Природа, брат, таких людей не воспроизводит. Наши женщины перестали таких людей рожать… Они рожают всякую мелюзгу… А без друзей, многие из которых были настоящими личностями, мир оскудел… В нем появились прорехи, которые не залатаешь и не заполнишь кем попало…