Ленинский тупик - [29]

Позвонил телефон. Ермаков схватил трубку, буркнул в нее:

— Занят!. Рыбу ужу! Я же сказал: ры-бу! — И бросил трубку на рычаг. — И так: кирпичники у нас… вот они, а кирпичей — в обрез. Из замыслов дом не сложишь? Черта-с два! Мы простаиваем, как тебе известно, сорок процентов времени. Но это тоже на поверхности. А чуть глубже?!

Шурка виноват в том, что Ермаков кирпичи ему во время не подносит? Почему же Шурка должен черные сухари грызть? Ермаков-то их не грызет…

Как спасать положение?

Ермаков оттянул пальцем воротничок рубашки. И рванул «леску» едва ль не остервенело:

— Дом вытащили. Многоэтажный. С лифтами и паразитами в ливреях и без них у парадного входа, — государственный комитет СССР по труду и зарплате… Чтоб срочно преодолеть несоответствие большевистских замыслов и реальности. Комитет, прости господи, как со сталинских времен топчется с нормами, и так, «срочно» по сей день…

На поверку мы с вами, дорогой Иваныч, вытянули вовсе не дом. А что? Старую, замшелую корягу, которую и топором не возьмешь. Промашка это наша или нет? «Замшелая коряга» мудрит, делит стройки на разряды группы. Все расписано, расчерчено на графики. Графики красивые, разноцветные.

А на деле?! Куда пойдет наш Шурка? Где больше платят. Потому как не все дыры учли и зашили: в каждом ведомстве свои нормы и расценки И вот на стройках прорабы вынуждены подгонять зарплату под наивысший, по возможностям нашей бедняцкой страны, уровень. Иначе они растеряют рабочих, провалят стройку и сядут на скамью подсудимых. Ничего нам старая коряга, по сути не предложила, кроме все той же выводиловки…

— Тут я отчасти осведомлен. — заметил Игорь, оглядываясь на окно, за которым экскаваторы громоздили песочный Монблан. — Я как-то, под командой вашей замечательной Огнежки, побросал песочек…

— Уж не влюбились ли вы, Иваныч, в нашего прораба? Второй раз слышу от вас, что она замечательная. Берегитесь, господин крановщик! Кавказ дело тонкое…И вообще прошу прорабов треста «Мосстроя три» от дела не отрывать!

Оба засмеялись. Ермаков от всей души. Игорь сдержанно. С горчинкой… Управляющий тяжело, опираясь рукой о стол, поднялся, подошел к окну.

Казалось, корпуса росли в пустыне, и пустыня подступала к строительству со всех сторон, грозя его завалить желтыми и красноватыми барханами.

— Вон тот, по просьбе Замечательной побросал, красненький, — показал Игорь.

— Какой он красненький! Он — золотой!.. Почему? Считай!

Этот песочек перенесен сюда экскаватором. Затем его перелопатил другой трест — дорожники, которые рыли траншеи, сейчас его начинают ворошить озеленители… Прикинь стоимость кубометра песочка. Не золотой ли он?

Ермаков вернулся на свое место, спросил уже со свирепыми нотками в голосе:

— Удим дальше, Иваныч! — ткнул большим пальцем на портрет за своей головой. — Он-то что думает? Аппарат в руках — У каждого в голове Счетная Палата. Делают, что надо. По науке. Да вот беда: чиновник на Руси подстреленный, пуганый. На всю жизнь пуганный, он начальству в рот смотрит… Много у Никиты высмотришь?

Ермаков уж едва не рычал. Густо багровея, он дернулся всем телом, словно подсекая леску, которую, по его словам, чуть удлинили. Вот тебе рыбка поглубже…

— Видишь, что теперь показалось над водой? — Он взглянул куда-то под потолок.

Игорь пожал плечами..

— Не видишь?! Мимо не раз прогуливался. Москва, улица Горького. Красавец дом, и внутри одни красавцы. ГОСПЛАН! Прямо у Никиты под рукой. Он тянет леску, что думает? Спроси у них — не ответят: государственный секрет. А какой тут секрет?! Госплану доверено спланировать годовой фонд зарплаты. Может он спланировать меньше прошлогоднего?.. А в прошлогодний-то все «приписки» и «намазки» вошли чохом. Вся наша еб…волевая экономика.

Постиг иль нет, летчик-налетчик? Все сталинские чудеса в решете, куда девались? Их в кремлевскую стену не замуруешь. Они — премудрым Госпланом ЗАПЛАНИРОВАНЫ. Для этого он и существует. Запланированы наперед… И на год, и на пять лет. Так и ползет — тянется.

В тресте говорят, «Ермак все может». Игорь почти уверился в этом. И вдруг…

Игорь ощутил и растерянность, чувство досады, почти жалости за этого недюжинного человека, который, оказывается, немощен в самом главном — в деле, которому он посвятил свою жизнь.

— Разуй глаза, Иваныч! Я бы кепки срывал, ежели это Госпланом не было б запланировано?! Запланировано и кое что почище! В горячую минуту все можно… Бывает стены построек падают на головы рабочих-строителей… Рушатся не от труб иерихонских. За библейскую старину тут не спрячешься!.. Тюрьма нам за это? Утвержденный властью план выполнил — все простят. Победителей не судят. План-план, любой ценой. Даже кровавой! А уж кепке-то цена копейка!.. Тянем дальше?

Игорь в досаде пожал плечами.

Вы человек, казалось мне, такой независимый, — а на поверку всю жизнь зависели от Силантия, от Чумакова… Вы у них в кулаке! На посылках у «королей каменной кладки»! Вам не Госплан помеха…

Ермаков не заговорил — он закричал, словно в борьбе, до которой он был так охоч, ему заломили руку:

— Аах ты! Не на Госплане свет клином сошелся? Идти выше?! Ждут тебя там, как же! Исстрадались, ожидаючи… — Ермаков оборвал себя на полуслове. Он отнюдь не собирался упоминать при Некрасове серое, с огромными окнами здание ЦК КПСС на Старой площади столицы, которое сам некогда восстанавливал.