Ленинградский меридиан - [30]

— Темнит он, Георгий Владимирович, чувствую не все гад говорит, что знает — уверял Сидоренко начштаба полка Петрова. — Помоги, его расколоть.

— Опять! — возмутился Петров, недовольный тем, что его привлекают к жесткому допросу пленного.

— Ну, надо, Владимирович. Вот как надо! — капитан провел ладонью по горлу. — Ну что тебе стоит Чингисхана показать, а он расколется! Точно расколется.

— Иди ты знаешь куда! — взбрыкнул Петров, но майор вцепился в него словно клещ и тот сдался.

Все дело заключалось в том, что сочетание азиатской внешности Петрова и его знание немецкого языка сильно сбивало пленных с толку, а когда тот придавал своему лицу зверский вид, они были готовы на все, только бы прекратить с ним беседу.

Магель не был исключением. Четкий прусский говор в сочетании с ликом допрашиваемого сильно сбил его с толку, а когда выяснилось, что Петров бывал в родном для майора Нюрнберге, тот почувствовал себя неуютно. Азиат так уверенно называл улицы города и их достопримечательности, что немец сразу поверил его словам, хотя Петров видел Нюрнберг исключительно мельком, когда летом тридцать восьмого возвращался из Парижа домой.

Видя, что пленный доведен до нужной кондиции, не дожидаясь знака Сидоренко, капитан решительно взял быка за рога.

— Я внимательно прочитал все ваши показания господин Магель. В описании ваших оборонительных рубежей вы довольно откровенны для германского офицера, но на этом ваша полезность для меня кончается. Все сказанное вами в большей части нам известно и оно не добавляет нам ничего нового — холодно молвил Петров, небрежно бросив на стол листы допроса Магеля.

— Но мне больше нечего сказать, господин капитан! — голос пленного был абсолютно искренен, но он не произвел на Петрова никакого впечатления.

— Мне очень жаль, он это — капитан ткнул пальцем в листы, — не дает вам право быть отправленным в лагерь для пленных. Поэтому вы будете расстреляны через двадцать минут. Если у вас есть разумное последнее желание, я готов его исполнить.

Петров говорил эти страшные слова спокойным, несколько уставшим голосом, чем ещё больше нагонял страха на немца.

— Вы шутите, господин капитан — начал Магель, но собеседник жестко его оборвал.

— Если собираетесь говорить о правах военнопленных, то со мной это не работает — специально подчеркнул Петров. — В начале июля сорок первого года, моя жена и дети были захвачены вашими солдатами в Риге и в тот же день их расстреляли как членов семьи командного состава.

Говоря эти страшные слова, Петров был недалек от истины. Его жена действительно оказалась на временно оккупированной территории германскими войсками, но сумела избежать ужасной участи, так как по национальности была латышкой. Однако семья его хорошего друга Гоши Кравца была полностью убита, включая двухлетнего ребенка и в этом случае, капитан Петров говорил от их имени.

— Когда я узнал об этом, то поклялся отомстить за них, убить по сорок немецких солдат за каждого члена моей семьи. Вы тридцать девятый в моем списке. Первых двадцать пять я убил в бою, остальные были попавшие в мои руки пленные, — безучастным голосом судьи изрек свой вердикт капитан. — Каждому из них я предлагал выбор смерти; от пули или от клинка. Мой род ведет свое начало от сыновей Чингисхана и умереть от фамильного кинжала большая честь. Итак, каков ваш выбор господин Магель?

— Зачем вы говорите мне эти страшные вещи, которые вы не имеете права делать со мной как с военнопленным!? — взвизгнул немец.

— Для того чтобы вы как можно лучше почувствовали то, что испытала моя семья, когда их ставили под пулеметы на рижском взморье — жестко ответил Петров. — А что касается статуса военнопленного, то я уже сказал вам — забудьте об этом. Вас здесь попросту нет, и не было. Ни мой помощник, — капитан небрежно щелкнул пальцем, в сторону сидящего в углу майора Сидоренко, — ни один боец моего батальона, не посмеет перечить моей воле.

От этих слов немецкого майора пробил озноб. За считанные секунды, учтивый и сдержанный азиат, рассуждавший о Шиллере и Гете, восхищавшийся красотами Нюрнберга, превратился в средневекового деспота, чья логика поступков не подчинялась законам европейской цивилизации.

— То, что вы говорите дикость недостойная цивилизованного человека — залепетал пленный, но капитан только гневно повел бровью, и слова застряли в его горле.

— Не вам говорить о дикости, на чьих руках кровь невинных людей.

— Я никого не убивал! — воскликнул Магель и для вящей убедительности попытался встать, но предательская слабость в ногах помешала ему сделать это.

— Для закона кровной мести это не имеет никакого значения. Вам как потомку древних тевтонов должны хорошо знать такие вещи.

С каждым сказанным капитаном словом глаза у пленного стремительно вылезали из орбит, а лицо неудержимо бледнело. Приближался, как цинично называл его майор Сидоренко — момент потрошения.

— Вы не назвали свой выбор смерти, поэтому я сделаю его за вас сам. Есть ли у вас последнее желание, майор? Если хотите, напишите прощальное письмо своей супруге, — капитан учтиво положил перед пленным листок бумаги, карандаш и уставился на него пристальным немигающим взглядом. — Слово офицера, что сделаю все, чтобы оно попало в руки адресата.