Ленинградский коверкот - [3]

Днем солнце пекло по-летнему. Вода в реке была неестественно синей с мелькавшими то здесь, то там золотыми полтинниками листьев. В заливах, глухих и тихих, вода была устлана разноцветным ковром из листьев, а деревья на берегу, все более и более обнажающиеся при каждом порыве ветра, кланялись внезапно и сбрасывали с себя остатки летней одежды.

В просветах между деревьями сверкали, переливаясь на солнце, нитки паутины. И они обволакивали лицо, когда Пашка натыкался на них. Свистели рябчики. Их свист ватно повисал в воздухе.

Под мощной лиственницей Пашка остановился и ударил легонько прикладом по стволу дерева. Желтый дождь покрыл игольчатой кольчужкой голову, плечи… Иголки струились по лицу и шее, сыпались за шиворот… Ударил еще раз — лиственница стала совсем нагой…

…На опушке стояла олениха. Она стояла, повернув шею к кустам, из-за которых проглядывали конусы тента. Едва подрагивая ноздрями, она поводила высоко поднятой головой из стороны в сторону, прислушиваясь к чему-то.

Когда подошел Пашка, она нервно встрепенулась и посмотрела на него. Безумно горевшие глаза и сама поза оленихи выражали страх. Страх вместе с отчаянием, с дикой, неведомой Пашке болью.

Он увидел эти зрачки, эту вдруг ставшую жалкой, дрожащую фигуру, и ему сделалось нехорошо. Будто стволы двустволки смотрели на него. Грянул выстрел.

Олениха изогнулась, присела на задние ноги и, припадая, рванулась в сторону; кусты затрещали, раздался топот.

«Она одна… Неужели все-таки Игорь?..» Пашка все понял. Ноги потяжелели и путались в ернике. «А чего ты хотел? На что надеялся? — Пашка ало усмехнулся. — Никчемные сантименты…» Запинаясь, вышел к палаткам. Ружье нестерпимо давило плечо. Он остановился…

Ловко орудуя ножом, Игорь разделывал тушу олененка. Он разделся по пояс. Пашке сразу захотелось услышать сочный комариный писк, но их уже не было — вымерзли. Вот, чтобы удобнее было, Игорь присел на корточки. Узкие брюки натянулись, рельефно выделяя мышцы ног. Цепочка с медальоном на шее ритмично покачивалась с каждым взмахом ножа… Кисти рук у него были в крови, лоб тоже: увлекшись, неудачно смахнул пот. Пашку передернуло, и он, бросив ружье и патронташ, направился к Игорю.

— Зачем? Зачем ты это сделал? — сдавленно произнес он. — Они же к людям шли! Понимаешь?.. Волков прошли! К человеку! — Пашка не заметил, что уже кричит, а эхо отдается где-то на реке. — А ты?! — бросал он в голую спину Игоря. — Ты! Тебе что, жрать нечего? Да?..

Игорь поднял голову, по-хозяйски вытер сухой травой нож. Он походил сейчас на мясника. И эта черная борода. Он резко выпрямился и спокойно глядел на Пашку.

— Будь мужчиной, мальчик! — Он засмеялся. — И не нервничай. Ступай в палатку и не высовывай носа, пока не закончу. Не смотри, ежели не можешь! — Игорь засмеялся, подрагивая бородой.

Пашка напрягся. Пальцы сами сжались в кулак. И, неумело размахнувшись, он ударил в аккуратную бородку.

Этот удар не столько причинил боль Игорю, сколько удивил его. На какое-то мгновение он опешил. Потом сильный удар сбил Пашку с ног, бросил на землю, наполнив голову звоном. «Встань!» — приказал себе Пашка. Как в полусне, Пашка пригнул голову, шагнул чуть в сторону и кинул вперед левую руку. И сразу шаг назад — и всей тяжестью тела удар с правой. Но его выброшенные вперед руки вяло ткнули пустоту.

— Да ты что, с ума сошел?! — закричал Игорь. Он схватил Пашку в охапку, повалил на траву и прижал к земле. — Сопляк!.. Учить вздумал! Пускают детей в тайгу!..

— Мясник! Садист! — злобно рычал Пашка, тщетно пытаясь вырваться. Коленом Игорь давил на грудь, а руки завел за голову и, вывернув кисти, прижал к земле. Пашка, злясь еще больше от своего бессилия, оттого, что лежит, словно припечатанный, стал ругаться, понимая, что ругаться ни к чему, но Игорь все еще держал его, а Пашке было больно, и он перестал сопротивляться… Игорю надоело слушать Пашку, и, пробормотав: «Успокойся», — он оставил его и пошел в палатку. У входа виновато и как бы растерянно оглянулся.

Во рту было солоно от крови. Болел прикушенный язык. Пашка сплюнул тягучую слюну. Сорвал сосновых иголок, пожевал их, снова сплюнул. Вкус крови исчез. И, обходя стороной тушу олененка, которая тепло парила, он побрел во вторую, ранее пустовавшую палатку…

А вечером, когда взошла луна, к палаткам вышла олениха. Над обеими палатками поднимались два ровных столба дыма. Над одной из них серебрилась в лунном свете антенна. Из этой палатки пахло жареным мясом. Олениха простояла всю ночь, поджимая ногу, а временами поднимала голову и прислушивалась, но ничто не нарушало морозную тишину.

Утром выпал иней. Она тихо, как и пришла, исчезла в белесом лесу.

БОЛЬШАЯ МЕДВЕДИЦА

— Ты не права.

— Почему ты так всегда говоришь? Ты отлично знаешь, что в любом вопросе человек занимает определенную позицию, всегда найдется какая-то правильная моральная подоплека, и ты опять сейчас заговоришь о долге…

— Не говори так…

— Но почему тебе необходимо быть там?

— Потому что скоро осень и этот участок начинал изыскивать я.

— Опять мальчик без тебя пойдет в школу.

— Мы должны завершить съемку до снега. И с первым снегом я появлюсь…