Ленинград - [27]

Расчеты фашистских мракобесов на мощь своей авиации и артиллерии не оправдывались, и, чем дальше, тем больше они надеялись на губительные последствия блокады. Голод подкрадывался к городу незаметно. Еще в начале сентября в Ленинграде торговали коммерческие магазины, где можно было приобрести многое. Были открыты коммерческие рестораны, в столовых талоны из продовольственных карточек вырезались только за мясные и рыбные блюда. Крабы свободно продавались всюду. Между тем запасы продовольствия в городе вообще были невелики, к тому же овощи и картофель, составлявшие важную часть рациона, завозились сюда осенью, и овощные базы, картофелехранилища к моменту, когда прервалась сухопутная связь со страной, оставались пустыми.

29 августа члены комиссии, посланной в Ленинград ЦК партии и ГКО, доложили И. В. Сталину о тревожном положении: муки и зерна в городе оставалось всего на 17 суток. На другой же день специальным постановлением Государственный Комитет Обороны обязал наркомат путей сообщения ежедневно направлять в Ленинград по восемь составов с продовольствием, по два — с боеприпасами и вооружением и по одному — с горючим.

К сожалению, в день подписания постановления ГКО фашисты уже были в Ивановском на левом берегу Невы, а 8 сентября, как уже говорилось, захватили Шлиссельбург. В Ленинград теперь можно было попасть только по Ладожскому озеру и Карельскому перешейку, где немцев и финнов разделяло 65 километров. Железная и шоссейная дороги, соединявшие Ленинград с западным берегом Ладоги, в этом коридоре были, но пристани и причалы, если не считать обветшавшей деревянной эстакады в бухте Осиповен и небольших причальных стенок в бухте Гольсмана, отсутствовали: в мирное время судоходства здесь не было.

Поздно ночью 9 сентября, на второй день после того, как замкнулось блокадное кольцо, в Смольном состоялось совещание руководящих работников горкома и обкома партии, Северо-Западного речного пароходства, представителей командования Ладожской военной флотилии. Тогда и было принято решение в кратчайшие сроки наладить бесперебойное сообщение с Большой землей по водному пути через Ладогу. Строительство причалов и портовых сооружений началось без промедления. Ждать, однако, когда они войдут в строй, было нельзя, и уже 12 сентября к Осиновцу буксирный пароход «Орел» под командой искусного капитана коммуниста И. Д. Ерофеева подвел две баржи с зерном.

Фашистские летчики обнаружили оживление на берегах еще недавно пустынной бухты, и как раз в тот день, когда прибыл «Орел», «юнкерсы», ориентируясь на многометровую красно-белую башню Осиновецкого маяка, стали бомбить баржи и железнодорожную станцию. Их встретили пулеметным огнем с баржи, с берега подала голос зенитная батарея, но это и все: на станции тоже были зенитные орудия, но еще на платформах, их не успели даже расчехлить. Надсадный, прерывистый вой самолетов, взрывы, резкие выстрелы зениток и мечущиеся, не знающие, куда деться, чайки над бухтой… Две бомбы легли прямо на палубу одной из барж, все кругом дымилось, кое-где занимались пожары. Начиналась боевая воинская биография старой бухты, в которой с того дня не стало ни птиц, ни рыбы.

За Ладогой издревле, вероятно с тех пор, как здесь пролегал путь из варяг в греки, закрепилась дурная слава. Суда тонули даже в южной, мелководной ее части: волна тут хоть и ниже, чем к северу, но злее, короче, волнение носит беспорядочный характер, возникает так называемая толчея, с которой чрезвычайно трудно справляться небольшим и не особо-то мореходным речным посудинам. Не случайно еще при Петре Первом по южному берегу Ладоги начали строить обводной канал, а потом, когда он обмелел, прорыли еще один — со шлюзами.

Каналы действовали, но сейчас там хозяйничали фашисты, и другого пути на Большую землю, кроме как через Ладогу, которую речники не любили и знали плохо, не было. Речной флот тоже оказался неприспособленным к плаванию по бурному, капризному озеру. Случалось, что суда в пути разваливались, а первое время, когда разгрузка велась в незащищенных бухтах, их нередко выбрасывало на берег. Но что делать!? Небольшие, похожие на черных жуков буксиры тянули и тянули через озеро неповоротливые, медлительные баржи. В шторм, так в шторм. Под бомбежку, так под бомбежку. Ленинград ждал хлеба.

Объемы перевозок, естественно, были недостаточными, запасы продовольствия в Ленинграде таяли, и там предпринимали все возможное, чтобы как-то пополнить их. Работу эту возглавлял специальный уполномоченный ГКО, энергичный и деловитый нарком торговли РСФСР Дмитрий Васильевич Павлов, написавший впоследствии книгу о самых трудных днях Ленинграда. В качестве примесей к хлебу использовали солод, хранившийся на пивоваренных заводах, овес (лошадей перевели на молодые побеги и торфяной комбикорм), льняной жмых, отруби, а потом в широких масштабах пищевую целлюлозу. Переработали на кондитерские изделия 2,5 тысячи тонн сахара, превращенного при пожаре Бадаевских складов в густой сироп, подернутый черной коркой. Сотни коммунистов и комсомольцев обследовали склады, пакгаузы, подвалы, железнодорожные станции, порты в поисках хоть чего-то пригодного в пищу. В железнодорожных вагонах, загнанных в тупики, обнаружили, например, 500 тонн муки, 100 тонн трески, животное масло, льняной жмых, предназначавшиеся на экспорт бараньи кишки. На мельницах вытрясали мешки из-под муки, бережно собирали со стен наслоившуюся на них за многие годы мучную пыль. В пригородных колхозах и совхозах нередко под огнем врага копали картошку, собирали овощи — все, вплоть до зеленого капустного листа: называли его тогда хряпой, слово это, еще недавно малораспространенное, прочно вошло в обиход. Несмотря на все, удержать снабжение населения на прежнем уровне не удавалось. 2, 11 сентября и 1 октября хлебная норма в три приема была сокращена рабочим до 400 граммов, всем остальным— до 200. Это был уже голод.