Ленинград – Иерусалим с долгой пересадкой - [12]

А мандатная комиссия тем временем приближалась. Накануне мандатной комиссии ко мне подошел черноволосый парнишка в форме спецучилища ВВС и сказал с кавказским акцентом:

– Послушай, ты не поступишь, напрасно ждешь.

– Почему?

– Ты еврей, да?

– Да.

– Слушай, я приехал сюда после спецухи. Нас принимают в летные училища без всяких экзаменов и комиссий. Так вот, всех, кто приехал со мной, уже зачислили, а меня все еще мурыжат. Знаешь почему? Моя сестра замужем за евреем. Спрашивают, почему вышла замуж за еврея. Что, армянина не могла найти, что ли?

Он вновь расшевелил во мне дурные предчувствия, но мучиться мне оставалось уже недолго. Через несколько дней подошла очередь идти на комиссию и нашему взводу. Один за другим выскакивали ребята. Зачислили. Зачислили. Вот вышел и мой приятель, с которым мы неплохо сошлись за время нашей палаточной жизни. На медкомиссии у него что-то нашли, два экзамена он завалил, пил, не просыхая. В училище он поступать не хотел и делал все, чтобы не зачислили. Но по выражению его лица было ясно, что зачислили и его.

Ныряю я. Тент натянут над большим подземным помещением. Даже днем полутемно, и я не сразу разглядел офицеров, сидевших за длинным столом.

– Фамилия? Имя? Отчество? Год и место рождения? Национальность? Кратко автобиографию!

Волнуясь, рассказываю. Среди военных вижу пожилого человека в гражданской одежде с умным волевым лицом, короткие седеющие волосы назад. Он листает какую-то папку и иногда поглядывает на меня. Наконец, спрашивает:

– У вас есть родственники за границей?

– Нет, – чуть замявшись, отвечаю я.

Я и сам не знаю, есть ли родственники у меня за границей. Как-то при мне мама разговаривала со своим братом. Из разговора я понял, что их дед был женат дважды, и его старший сын от первого брака в начале века уехал в США. Перед войной он приезжал туристом, даже хотел остаться, но ему не разрешили. С одной стороны, он вроде бы родственник, а с другой стороны, даже для мамы он дядя не родной. Нет, все же он не родственник, о которых спрашивают анкеты, успокоил я себя. Врать я не умел и не любил.

– Вы понимаете, почему я именно вас спрашиваю об этом? – снова донесся до меня голос седого. – Еврейский народ исторически рассеян по всему миру. У многих есть родственники в разных странах. Империалистические разведки пользуются этим, и мы должны учитывать это. Идите, вы зачислены.

Уже поворачиваясь, я видел, как он выводил крупными буквами наискосок папки: «Зачислить в воинскую часть…» и проставил номер.

Когда я спускался в подземелье, там было бессчетное число ступенек. Сейчас их было всего штук пять. Я вылетел в залитый солнцем украинский день, ребята хлопали меня по плечу, и даже армянин из спецучилища смущенно улыбался.

Нет, все-таки нет официального антисемитизма в СССР. Антисемиты есть, они сидят в отделах кадров, в приемных комиссиях, но там, где люди честно выполняют свой долг, где честно проводят линию партии, там антисемитизма нет. В юридический я поступил? Поступил. В летное – поступил? Поступил. «Врачей» оправдали? Оправдали! И как откровенно и честно говорил со мной председатель комиссии, и я его понимаю полностью. Даже стало как-то стыдновато, что не совсем был честен. Все же в какой-то степени у меня родственники за границей есть.

Сразу же на радостях мы все пошли купаться на Днепр. Увольнительных у нас не было, но в деревянном заборе училища было столько дыр, что все тридцать могли пролезть одновременно.

Вечером всех остригли и переодели в форму. Кроме меня. Мне было объявлено, что за самовольный уход с территории училища я отчислен. Предложили направить в авиаучилище в Василькове. Там готовили специалистов по наземному обслуживанию самолетов Я с негодованием отверг предложение: рожденный летать – ползать не может.

Назавтра, получив буханку хлеба и 4 рубля 80 копеек наличными, то есть по 1 рублю 20 копеек старыми деньгами на каждый из четырех дней пути до Ленинграда, я отбыл. Воинское предписание было мне очень кстати, ибо люди возвращались из летних отпусков и попасть под поезд было гораздо легче, чем на поезд. Когда после двух пересадок я подъезжал, наконец, к Москве, я мог только вспоминать о заветной буханке. Недалеко от Москвы на последние 90 копеек я купил десяток худосочных раков, но дешевка тут же вышла мне горлом. До этого я никогда не ел раков, после этого, кстати, тоже. Я пытался сосать их целиком и по частям – бесполезно. И хотя чертовски хотелось есть, я вышвырнул, наконец, груду оторванных голов и лап в окно. В Москве у меня не было даже пятака на метро. Я стоял возле турникета и чувствовал, как в животе начинаются голодные спазмы. К счастью, я увидел какую-то большую семью: все билеты были в руках у отца, шедшего последним. Я юркнул в середину: одним сыном больше, одним – меньше… Пока контролерша считала билеты, я уже катил по эскалатору.

Когда мама увидела мое исхудалое лицо, она долго качала головой.

Через несколько дней я возвращал опечатанную трубочку с моими документами в военкомат. Попросил у военкома мою анкету, чтобы не заполнять ее снова, если понадобится. Он дал мне, не разворачивая. В пятой графе анкеты слово «еврей» было жирно подчеркнуто синей тушью. Инвалид пятой группы.