Ленинград действует. Книга 2 - [41]

На каждой новой огневой точке оставалось по пять-шесть человек. Между точками, по фронту, метров на триста – четыреста захваченная траншея оставалась пустой. Ночь была непроглядно темной. Шквалистый ветер рвал, выл, метался. Эту неприютную ночь раздирали разрывы снарядов – немцев бесила их неудача.

Вера Лебедева находилась в землянке командного пункта роты, разговаривала с политруком Добрусиным и с командиром роты лейтенантом Василием Чапаевым.

Не просто быть тезкой прославленного героя. Командир роты старался быть не хуже того героя, он уже которую ночь не спал, следя, чтобы все у него было «в порядке»… Разговор шел о работе Веры с комсомольцами пополнения, которое подойдет к утру… Клава Королева дежурила у телефона.

Сыпался с перекрытий песок, керосиновая лампа мигала – снаряды рвались вокруг. Со свистом, обрушив в землянку снежный шквал непогоды, распахнулась дверь, старший сержант предстал перед командиром роты, торопливо, взволнованно доложил:

– Наша точка, правофланговая точка разбита. Землянка горит. Прямое попадание термитным. Командир взвода младший лейтенант Котов убит. На точку ворвались автоматчики. Мы перебили их, погибли и наши все пятеро, я остался один… Давайте скорее подмогу, я проведу!..

Вера Лебедева накидывает ватник, хватает санитарную сумку.

– Куда ты? – останавливает ее политрук Добрусин. – Не твое это дело!..

– Пустите!.. Товарищ лейтенант, – оборачивается Вера к Чапаеву, который уже у двери, – разрешите мне с вами, каждый человек нужен там!

Чапаев, кивнув головой, исчезает в белой пурге, Вера выскакивает за ним. Пожилой боец Политыка, украинец Редько, второй телефонист Васин и тот – прибежавший с горящей точки – бегут по траншее, сразу объятые мраком, ветром, ослепляемые пламенем разрывов, – осколки осыпают траншею.

… Все шестеро – возле разбитой «точки». Еще шестеро, вызванные приказанием Чапаева по телефону, спешат следом. Землянка горит. Те несколько гитлеровских автоматчиков, что ворвались сюда, лежат в траншее убитые. Поперек двоих лежит Котов, вцепившись в горло врагу, но он сам пригвожден к земле вошедшим в его спину штыком. Рядом – мертвый гитлеровец.

– Когда я увидел, как он лейтенанта штыком, – торопится рассказать вернувшийся с подмогой старший сержант, я ого прикладом долбанул и… к вам побежал…

В красном, мечущемся свете – только трупы да кровь на снегу, разбитый «максим», искрошенная земля, тлеющие обломки…

Чапаев рассредоточивает прибежавших с ним, приказывает окапываться, поручает Вере разогреть принесенный с собой старшим сержантом ручной пулемет – мороз большой, и затвор замерз.

– Старший сержант! Командуй здесь, я сейчас вернусь!

Пригибаясь, Чапаев бежит по траншее дальше, где, он знает, есть группа саперов, которую следует привести сюда. Разрывается снаряд – Чапаев падает, раненный, но вскакивает, бежит дальше, исчезает во тьме метущейся вьюги.

Подбегает вторая группа – еще шесть бойцов, но прежде чем они успевают выбрать себе места, три снаряда один за другим разрываются впереди и сзади, а четвертый рвет оглушительным разрывом середину траншеи. Вместе с пулеметом Вера вбита в снежный сугроб. Раскидав заваливший ее снег, задыхаясь, выбирается она на поверхность – только стоны вокруг. Вытянув за собой пулемет, она кидается к раненым. Несколько бойцов убиты. Политыка лежит навзничь с проломленным черепом, плечо Редько пробито насквозь осколком, Васин разорван на части. Из снега выбираются только раненный в руку старший сержант да невредимые боец Базелев и еще один, Иванов, – из только что подбежавших красноармейцев. Другие из второй группы тяжело ранены. Вера торопливо их перевязывает…

За мечущимися языками огня впереди стоит черная, непроглядная стена ночи, она скрывает мелкий еловый лес, и оттуда ветер доносит теперь смутный шум: будто говор, будто глухие команды и позвякивание оружия…

Фашисты ударили из минометов. В свете пламени возник Базелев – раненый сам, он ползет, таща за собой пронзенного осколком мины Иванова.

– Фрицы сейчас в атаку пойдут! – крикнул он.

Старший сержант осмотрелся: кто еще может держать оружие? Способных к бою здесь трое, невредима из них только Вера.

Вера быстро перевязывает Иванова и Базелева, проверяет пулемет – он исправен.

– Нужно встретить не здесь, – говорит она, – впереди! Отсюда за светом не видно их. С пулеметом выйти вперед! Я пойду вперед! Разрешите?.. Я хорошо знаю пулемет, хорошо стреляю!

Старший сержант посылает Базелева дозорным в тот непроницаемый мрак, что особенно сгущен впереди, за горящей землянкой, и внимательно, словно впервые видя перед собой худощавое лицо, светлые глаза Веры, глядит на «ее…

– Ты?

Вера не отрывается от его сурового, оценивающего взгляда. Вера видит, как освещенные красным пламенем, завешенные щетинками усов губы старого солдата дрогнули:

– Нет, дочка!.. Там – смерть… А тебе еще нужно жить!..

Вера вскидывает голову:

– Смерть?.. Смерть свою нужно убить!.. Я убью… Не только свою, но и вашу, и тех, кто позади нас!

Старший сержант молчит. Возвращается Базелев:

– Идут!..

Вера, вдруг рассердившись, кричит:

– Минута уже прошла… А они – идут! Или вы хотите отдать наш рубеж?..