Ленин — Сталин. Технология невозможного - [37]

— Товарищ Жуков, как Москва?

— Товарищ Сталин, Москву мы не сдадим…

— Тогда я пойду часа два отдохну.

— Можно…»[59]

А ведь он, повторяю, тогда был уже Верховным Главнокомандующим и имел над генералами формальную власть, в отличие от первых дней войны.

А вы говорите — диктатор…

* * *

…На второй день войны, 23 июня, маршалы Жуков, Шапошников и Кулик отправились на фронты: первый — на Юго-Западный, на Украину, второй и третий — на Западный, в Белоруссию. И к этому времени на фронте произошло то, что неизбежно должно было случиться. А именно — пропала связь.

В Красной Армии связь в основном шла по проводам. Это, конечно, неудобно, особенно когда армия движется — но страна у нас большая, дальность действия тогдашних средств радиосвязи была не так уж велика. Плюс к тому техническая отсталость РККА, ненадежность самих раций, которые то и дело выходили из строя, низкое качество связи, помехи в эфире, возможности радиоперехвата… Вспомните фильмы о войне — там сплошь и рядом фигурируют не рации, а полевые телефоны. Но то, что связь шла по проводам — это еще полбеды. В начале 1941 года даже близ границы провода военной связи не были проложены под землей, а висели на столбах! Немцы, конечно, не дураки — накануне войны отправили диверсантов их рубить. Да и на фронте творилось черт знает что, с соответствующими последствиями для связи.

Но весь парадокс в том, что в случае наступления должно было произойти то же самое! Ведь на территории Польши наших линий не проложено. В общем, там, где войска вроде бы наступают, связи нет, там, где вроде бы обороняются, ее тоже нет, командование фронтов ничего толком не знает, а по поводу того, о чем докладывает, возникает неизбежный вопрос: говорят ли они правду или врут? И вообще: наступает наша армия или отступает, в конце-то концов?

Впрочем, прояснить этот вопрос, сидя в Киеве и Минске, где находились штабы округов, тоже было не самой легкой задачей. Тем более что Шапошников, прибыв на фронт, почти сразу заболел, Кулик оказался в окружении. Жуков вернулся в Москву 27 июня. К тому времени была потеряна связь не только с войсками, но и со штабом Западного фронта. И почти сразу, 29 июня, произошло то самое непонятное по лексике объяснение в наркомате обороны, результатом которого и стало создание ГКО.

* * *

Мы уже обсуждали такую замечательную тему, как подчиненность армии. Вещь, в большинстве государств предельно ясная, в СССР была очередной проблемой. До войны армия подчинялась наркому обороны Тимошенко, а тот, в свою очередь, Сталину как председателю Совнаркома, так что все было в порядке. Но в первый день войны, 22 июня, было принято положенное в этом случае решение о создании Ставки Главного командования. В нее вошли Сталин, Молотов, Ворошилов, Будённый, Жуков, Кузнецов. Председателем Ставки стал нарком обороны, который ставил под своими приказами совершенно замечательную подпись: «От Ставки Главного командования Народный комиссар обороны С. Тимошенко». Это был уже бред, и бред опасный. Мало того, что в армии во время войны устанавливалось очередное коллегиальное руководство, так ещё и сразу же возникает вопрос: а кому теперь подчинялся Тимошенко в качестве председателя Ставки? Ответ: вообще-то говоря, никому. Получалось эдакое семейное распределение власти: армия воюет, а страна во главе с товарищем Сталиным создает ей все возможные условия.

Идиллия продержалась неделю, и причиной ее краха стало все то же отсутствие связи. В Генштабе не знали обстановки на фронтах. Но это не значит, что положение на них вообще не было известно. Докладывали ведь не только военные — информация шла из партийных и советских органов, от НКВД и НКГБ, из наркоматов. Говорят, например, что о взятии Минска у нас узнали из сводок новостей иностранного радио: НКГБ, естественно, доложил, это его функции — следить за мировой прессой.

Или, например, узнавали так… Рассказывает бывший нарком связи И. Т. Пересыпкин:

«В последние дни июня в наркомат связи СССР позвонила дежурная телефонистка междугородной станции белорусского города Пинска. Сквозь сильные помехи, срывающимся от волнения голосом она торопливо сообщала:

— Товарищи! Наши войска оставили город. На улицах появились немецкие танки с белыми крестами… Вижу их в окно… Никого из наших начальников нет… Что мне делать?..

Это был не единичный случай. В управление связи Ленинградского фронта позвонила дежурная телефонистка станции Вырица, куда уже ворвались вражеские войска. Она успела сообщить некоторые важные сведения и тоже спрашивала, что ей делать. Ей ответили, чтобы она поскорее уходила со станции, по возможности приведя в негодность аппаратуру…»[60]

…Сталин, сколько мог, выдерживал разделение власти на гражданскую и военную — не стоило раньше времени деморализовывать военных, надо было дать им шанс выправить положение.

Гроза разразилась 29 июня. Микоян оставил об этом инциденте широко известные воспоминания:

«29 июня, вечером, у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Подробных данных о положении в Белоруссии тогда ещё не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко, но тот ничего путного о положении на западном направлении сказать не мог. Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться в обстановке. В Наркомате были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Жуков докладывал, что связь потеряна, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи — никто не знает. Около получаса говорили довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: „Что за Генеральный штаб? Что за начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?“