Ленин - [27]

Но даже настолько невинная деятельность вынуждена была скрываться под плащом конспирации, так как ее неумолимо преследовало и истребляло строгое царское правительство.

Ульянов несколько раз встречался с руководителями комитета просвещения и кружков, несущих знания в среду рабочего класса.

Встречи закончились внезапным разрывом.

Ульянов смотрел на петербургских марксистов с настолько плохо скрываемым презрением, что вызывал в них возмущение, хотя не один из последователей Маркса, попав под изучающий взгляд приехавшего с Волги «товарища», чувствовал себя растерянным, убитым и спрашивал себя:

— Какие же из нас революционеры?!

— Является ли целью вашей партии революционная борьба за социалистические настроения в России? — спрашивал их низким хрипящим голосом Ульянов.

— Безусловно! — отвечали ему марксисты. — Мы знаем, что должна начаться классовая борьба.

— И в то же время занимаетесь раздачей глупых брошюрок несчастного комитета просвещения, руководимого безвольной, трусливой либеральной интеллигенцией, до мозга костей, до последней мозговой клетки отравленной буржуазной идеологией. Что же? Мы вам этого не запрещаем! Идите своим путем к собственной гибели!

Такое утверждение оскорбило всех.

— От чьего имени, каких «мы» обращается к нам товарищ Ульянов? — кричали со всех сторон.

Владимир щурил глаза и злыми шипящими словами отвечал:

— Я обращаюсь к вам от имени тех, которые уже начинают порывать всяческие отношения с так называемым обществом и вскоре схватят настоящего врага — буржуазию, с которой не имеют и не хотят иметь ничего общего.

— Кто же это? Где находятся эти общественные слои?

— Вы узнаете об этом очень скоро! — ответил Ульянов, и его не видели больше на собраниях кружков петербургских социал-демократов.

Его поведение возмущало их, ведь они слышали, что он называет их «жаворонками буржуазного либерализма». Они могли бы забыть о дерзком приволжском марксисте, если бы не ряд произведений этого загадочного человека.

Это были так называемые «желтые тетради», выполненные на гектографе, но становившиеся все более известными и популярными.

Написанные простым, даже простецким, живым, отлично подчеркивающим основную мысль стилем, они не могли быть причислены к литературным или научным произведениям. Они были подобны строгим и гневным произведениям фанатичных отцов церкви, папской булле, преисполненные уверенности в собственной безошибочности, подкупали смелостью революционного подхода.

Одновременно автор «желтых тетрадей» язвил, высмеивал либералов и социалистов «в мундирах», бросал на них тень подозрений, лишал привлекательности, которой они пользовались в среде неграмотных и не имеющих собственного суждения о людях рабочих.

Социал-демократы, как некогда народники, почувствовали в Ульянове сильного противника, хищного и хитрого тигра, который умеет нападать с разных сторон, всегда неожиданно и со всей силой.

Владимир тем временем путешествовал по России, останавливаясь в фабричных городах. Там он знакомился с рабочими, в компании которых не столько говорил, сколько внимательно, спокойно слушал. Однако, уезжая, он услышал от рабочих сакраментальную фразу:

— Мы не признаем государства, общества, закона, церкви и нравственности, нам не нужна ничья помощь! Мы являемся силой и в кровавой борьбе по собственному желанию, совместными силами добудем свободу и справедливость, как мы ее понимаем!

В этот период Владимир познакомился с двумя достаточно неглупыми рабочими — Бабушкиным и Шалдуновым, вместе с которыми втягивал в организацию других рабочих, писал листовки и брошюры, внедрял их в среду трудового пролетариата, сея тем самым первые зерна беспощадной борьбы со всем обществом.

В Петербурге, преподавая в рабочих кружках социологию, читая и комментируя Маркса и знаменитый «коммунистический манифест», он еще больше расспрашивал, слушал и думал о пробуждающейся к действию душе людей бездомных, неуверенных в завтрашнем дне, никем не защищаемых и безнаказанно эксплуатируемых.

В одном из кружков, организованном в фабричном районе Петербурга — Охте, он познакомился с работницей из фабрики Торнтона.

Красивую, рослую девушку с выгоревшими прядями, большой грудью и смелыми глазами звали Настя.

Ульянов, сжимая ее маленькую, но твердую ладонь, вспомнил про Настьку из Кукушкино, избиваемую пьяным отцом, обманутую господским сынком и убитую деревенской знахаркой.

— Эту-то лишь бы кто не обидит! — подумал он, глядя с улыбкой на работницу. — Решительная и отважная девушка. Не позволит обвести себя вокруг пальца!

В тот вечер он обсудил с Эрфутскую программу. Рабочие слушали сосредоточенно, а он, акцентируя, как всегда, слова, повторял наиболее важные пункты и пытался пробудить в слушателях стремление к проявлению воли и действия.

Он не чувствовал себя спокойно. Его раздражало присутствие пышущей молодостью, естественной силой и горячей кровью красавицы Насти. Он невольно и все чаще задерживал на ней свой взгляд, искал ее зрачки, а в них — ответ на невысказанный вопрос.

В ее смелых, гордых, почти дерзких глазах он тоже прочитал непроизнесенный устами вопрос. Большая высокая грудь вздымалась внезапно и изящно, сильное тело напрягалось моментами соблазнительно и лениво.