Ленин (американский вариант) - [27]

Тем не менее, Бакунин и Ленин полностью согласны в вопросе отношения к административному аппарату. Бакунин считал, что в 1870 году во время Парижской Коммуны совершилось величайшее преступление. «Педантичные юристы и профессора, образовавшие Правительство Национальной Обороны не разрушили полностью, пока это было в их силах, административный аппарат вооружённой Франции».

Ленин гордился, что разнёс административный аппарат России в щепки. «Только организация государства через советы способна раз и навсегда уничтожить старую буржуазную бюрократию, которая неизбежно сохранялась при капиталистическом режиме даже в самых демократических республиках, и которая была величайшим препятствием на пути к истинной демократии промышленных рабочих и крестьян. Парижская Коммуна сделала первый исторический шаг в этом направлении, Русская Республика Советов делает второй».

Некоторые практические идеи, доставившие успех Ленину были не более чем плагиатом бакунинских схем. Выезды красноармейцев и фабричных рабочих в деревни были именно реализацией бакунинского замысла.

При этом, было бы неверно утверждать, что Бакунин и Ленин имели одинаковое представление об общем характере революции. Два этих политика слишком отличались как люди и их воззрения просто не могли совпадать.

Бакунин считал, что революция способна на всё, даже на сокрушение иностранных армий. В этом он был верным последователем якобинцев 1793 года. Никогда его уверенность в необходимости революции во Франции не была сильнее, чем после Седана. Он был убеждён, что социальная революция французских крестьян, руководимая фрайкорами[107], сможет одолеть армию Мольтке и сорвать империалистические планы Бисмарка. Все его сочинения того времени демонстрируют абсолютную веру в этот план[108].

Известно, что Ленин не был таким дикарём. Его не вдохновляли воспоминания о Вальми и Жемаппе. Ленин помнил Калуш и Тернополь и нисколько не верил в военные способности революции. Бакунин в 1871 году хотел «обратить всю страну в одно большое кладбище, чтобы похоронить пруссаков». Он проповедовал «войну до смерти, варварскую войну, войну ножом, если нужно, зубами». Ленин предпочёл заключить Брест-Литовский мир. Сейчас держаться упорные слухи, что на тайных заседаниях в Кремле Ленин всегда выступает за соглашение и компромисс с Антантой. Ленин сознаёт, что война была слишком тяжела для царя и для Керенского, поэтому боится не совладать с войной сам. Он последовательно просит о мире, ещё раз показывая себя гораздо лучшим стратегом, в сравнении с Троцким и другими соратниками.

С другой стороны, он гораздо энергичнее Бакунина, когда речь идёт о беззащитных. Он проповедует и применяет самый безжалостный террор. Бакунину довелось встретить серьёзный отпор. Его дважды приговаривали к смерти, много лет он провёл в крепости Оломоуц на цепи, а также в Петропавловской крепости и в Шлиссельбурге, где потерял зубы от цинги. При этом Бакунин никогда не проповедовал террор. Жестокость была отвратительна его щедрой натуре.

И снова в отличие от Ленина Бакунин не был честолюбив и не стремился к власти. В его книгах нет размышлений о диктатуре пролетариата, хотя социальная основа революции в его понимании та самая, на которую сейчас опирается Ленин. Хотя Ленин никогда этого не понимал, Бакунин сформулировал проблему самыми грубыми словами:

«Под ‘цветом пролетариата’ я понимаю великую массу, миллионы людей нецивилизованных, некультурных, не обладающих никаким наследием, погрязших в нищете, тех, которых Энгельс и Маркс предпочитают подчинить патерналистскому строю с самым сильным правительством[109] ради их собственного блага поскольку, как всем известно, любое правительство правит в интересах масс. Под ‘цветом пролетариата’ я понимаю многочисленную чернь, сброд, который совершенно свободен от груза буржуазной цивилизации, и несёт в себе, в своих страстях, инстинктах, надеждах, во всех нуждах и страданиях, неотделимых от его положения в обществе, — несёт зародыш будущего социализма. Этот сброд взятый сам по себе достаточно силён в настоящую минуту, чтобы начать социальную революцию и привести её к триумфальной победе![110]»

***

По моему мнению Жорж Сорель был главным образом теоретиком пролетарской всеобщей стачки. В этом была его ошибка, Сорель слишком много вложил в посредственные сочинения, доказывающие его идею, тогда как после войны революционеры в России, Германии, Австрии и Венгрии эту идею отбросили. Тем не менее, именно Сорель стал духовным отцом синдикализма. Он единственный из всех социалистов был философом, психологом и, если угодно, поэтом «творческого насилия». Карл Маркс был только социологом и в этом качестве без сомнения превосходил Сореля, но Марксу вероятно никогда не пришло бы в голову всерьёз рассматривать теорию насилия с психологической точки зрения. В этом вопросе, больше чем в каком-либо ещё, мы видим духовное родство Сореля и Ленина.

Теоретик и вождь большевиков позаимствовал у Маркса (часто искажая его мысли, хотя, как мне кажется, в целом достаточно верно) теорию классовой борьбы, идею о мессианской роли пролетариата – «научный» социализм, замысел диктатуры пролетариата и ожидание катастрофического краха капитализма. У Бакунина он принял веру в возможность коммунистической революции как угодно, когда угодно, где угодно, и эту веру объединил, Бог знает, как, со своим пониманием марксизма. Наконец он обнаружил у Сореля, который не принадлежит к его любимым авторам, глубокое убеждение в необходимости и святости насилия.