Лени Рифеншталь - [43]

«Хорошо еще, — замечал он, — что Удет ни разу не выбрал этот момент, чтобы сбросить нам со своего самолетика почту или припасы».

Этот «сон в летнюю ночь» длился неделю. Лени и Эртль неразлучно ходили на охоту и рыбалку, пока Эртлю не поступил приказ двинуться на север к партии Фанка. Лени, которая когда-то дала страшную клятву больше не влюбляться после разрыва со Шнеебергером, снова позволила пламени страсти поглотить себя, причем без всякого сожаленья. «Мы оба были живыми существами, любившими природу», — писала она много лет спустя, объясняя, как «случайный флирт неожиданно перерос в страсть».

Тем не менее съемки проходили не без трудностей. В некоторых сценах требовалось участие белых медведей, для чего Фанк закупил в гамбургском зверинце Гагенбека трех взрослых особей, а также пару тюленей. Не то чтобы в Гренландии тот и другой вид млекопитающих был в дефиците, но перспектива по неделям выслеживать диких животных среди паковых льдов, да еще без гарантии результата, никак не импонировала Фанку. Он предпочел иметь дело с животными из зверинца, заодно пригласив в экспедицию и их смотрителя. Однако медведи, проведя несколько недель в клетке, сделались раздражительными и ни за что не хотели «сотрудничать» с киногруппой. Один из участвовавших в экспедиции ученых, доктор Зорге, вспоминал, как Лени пыталась задобрить зверей кусочками сахара; а кончилось все это плохо: однажды, стоило ей на секунду утратить бдительность, и самый крупный зверь нанес ей сквозь прутья клетки удар лапой, разодрав ей краги на узкие полоски, и только проворный отскок назад спас ее ноги от той же участи. Команда попыталась было соорудить медвежью яму, но самый крупный зверь по кличке Томми сумел выбраться и в отчаянном рывке к свободе бросился в открытый океан. Самым отважным эскимосам-охотникам на медведей, участвовавшим в съемках, удалось отловить его, но дальнейшая судьба зверя оказалась плачевной: после того как его поймали, все попытки водворить зверя в клетку закончились неудачей, пуля охотника оборвала его многообещающую карьеру кинозвезды. Дело в том, что гренландские власти категорически требовали, чтобы ни один чужой медведь не попал на их территорию из опасения трихиниллеза — паразитического заболевания, которое может передаваться и человеку при недостаточно тщательном прожаривании мяса.

Теперь, когда Фанк обосновался в Нулярфике, а база — в двадцати минутах от Уманака, работы у Удета было хоть отбавляй: когда не был занят на съемках, перевозил сообщения между двумя лагерями. Ни в одном из них сесть было негде, посадка между тающих льдин также была невозможна, поэтому ему приходилось вылетать из третьей базы на Ингольсвиде (как мы видим, экспедиция получилась очень разбросанной!). Сбрасывать почту и продукты с самолета было довольно легко, а вот забирать письма на месте было сложнее и требовало хитрой воздушной акробатики: метки с почтой подвешивали на высоких столбах, а отважный пилот подхватывал их специальной удочкой с крючком.

Новости были неутешительные: ни один из больших глетчеров не обещал достаточной безопасности, как можно было бы надеяться. Огромные пласты льда отламывались каждые несколько дней, волнуя воду во фиорде и сталкивая айсберги друг с другом, что делало навигацию невозможной. Судно могло прийти только поймав промежуток между этими родовыми потугами титана, что было сопряжено с риском; да и при любых обстоятельствах путь по воде занимал двадцать пять миль.

Находясь в Уманаке, Лени наконец получила распоряжение выехать на север и присоединиться к киногруппе. За нею была послана одна из двух небольших моторных лодок, которыми располагала экспедиция. Заодно нужно было забрать двух медведей. Кроме того, к ним присоединилась жена ученого Герда Зорге, затосковавшая по супругу и решившая воспользоваться оказией. Отныне обеим женщинам суждено было вести более примитивное существование: вся киногруппа теснилась в двух палатках, пресную воду можно было получить только растапливая на примусах снег и лед, так что для готовки обеда оставалась единственная печурка. Да и разносолов-то особых не было: в ожидании подвоза съестных припасов передовой отряд жил на эскимосской диете, стреляя чаек и тюленей.

Итак, Лени Рифеншталь заняла место в крохотной каютке — собственно, это был грязный трюм, пропахший отсыревшим деревом, прогорклым жиром и медведями. Единственное, где можно было вытянуть ноги, — на дощатой кровати, шириною не более гладильной доски, а уж улечься на ней вдвоем требовало особой ловкости: стоило одной из товарок неудачно повернуться, и обе слетали вниз, промеж ящиков с сардинами и бочек с керосином. Разломанный паковый лед скрежетал о борта суденышка, было жутко холодно. Когда подруг одолевал голод, они доставали с полок консервы с ливерной колбасой и кипятили чай на спиртовке. Проплыв так сутки, они вышли на палубу подышать свежим воздухом — и были мгновенно очарованы красотою встретившей их необыкновенной живописностью фиордов, окутанных мягкой голубой дымкой. Забыв о холоде, подруги уселись на свернутых канатах, чтобы налюбоваться этим чудом.