Лена Сквоттер и парагон возмездия - [118]

— Ничто человеческое мне не чуждо… — послушно повторила я.

— Но проблемы больше нет! — улыбнулся Павлик. — У тебя снова Микки!

Я уткнулась ему в грудь и долго всхлипывала, не стесняясь этого абсолютно. По-моему, Павлик тоже был счастлив.

— Пойдем вниз? — произнес он тихо-тихо, одними губами.

Я покачала головой.

— Пойдем вниз! — повторил он.

— Мне надо туда, Павлик.

— Тебе не надо туда, Лена.

— Мне надо.

Он тяжело вздохнул и разжал объятия.

— Ужас, до чего ты предсказуема, — вздохнул он, внимательно глядя мне в глаза. — Я заранее знал, что ты не изменишь своего решения. Могу спорить на что угодно: ты все равно пойдешь на вершину!

— Да, я очень предсказуема, — кивнула я. — И ты прекрасно все знал. И ты умеешь мной манипулировать. И ты можешь спорить на что угодно, и предлагать какие угодно подначки… Но это тоже не сработает: я все равно пойду, ты же знаешь.

— Ну, я сделал все, что мог. Тогда иди, до вершины двадцать метров. Я буду ждать тебя здесь.

— Последишь за Микки?

Он кивнул. Я улыбнулась и крепко-крепко поцеловала его в губы.

— Я говорила в школе, что люблю тебя?

— Нет.

— Я никому этого не говорила. А вот теперь говорю. Совершенно, заметь, искренне.

Часть 10 Парагон Возмездия

Вершина

Эти последние двадцать метров оказались полным и окончательным адом. Пальцев я давно не чувствовала, сердце разрывалось, а ветер ослеплял, бил в заледеневшие очки, словно кулаком, норовил сбросить с веревки, взять за воротник и ударить лицом о мерзлый камень. Я не помню, как доползла доверху. Попав, наконец, на ровное место, я высосала остатки кислорода из баллона, не глядя, швырнула его за спину, в пропасть, и лежала некоторое время пластом, уткнувшись щекой в ледовую корку.

Наконец я встала и оглянулась. Ветра здесь почему-то не было. Я ожидала увидеть величественную картину тибетских гор, но вокруг колыхалась сплошная мутная пелена. Похоже, ветер нарезал вокруг вершины свою бесконечную Кору, подобно паломникам, что бродили внизу, но даже боялся сюда сунуться.

Голова кружилась дико, и все перед глазами плыло. Наконец, я пришла в себя и вдруг прямо перед собой увидела оскаленный человеческий череп, вмерзший глубоко в лед — только передние зубы торчали наружу. Я вскрикнула, отползла в сторону, а затем поднялась на ноги и оглядела плато.

Вершина Кайлаша оказалась небольшой и плоской — ледяной пятак метров сто-двести. Куда идти теперь, я уже знала сама: к краю обрыва, где Google.maps с интимной откровенностью рисовал маленький белый шарик.

Это оказался не шарик, и был он вовсе не белый: здоровенная, в три моих роста, пирамида. Она висела у края пропасти над самым ущельем и тихо поворачивалась вокруг своей оси, как крутятся рекламные конструкции, хотя здесь такое вульгарное сравнение казалось чудовищно неуместным.

Состояла пирамида из призрачных граней — они переливались такой люминесцентной пастелью, которой владел лишь Рерих. Я не могла понять, жесткие они, эти грани, или состоят из струй неведомого пространства… Понимаю, что любые мои объяснения выйдут неубедительными, но все же попробую. Когда я говорю, что не могла понять, из чего состоят грани, — я не имею в виду, будто пыталась постичь эту загадку мироздания с пытливостью Ломоносова, но исследования мои оказались тщетны. Чем ближе я подходила к огненной пирамиде, тем дальше оставался разум. Здесь невозможно было что-то понять, потому что понимать уже было нечем. Это состояние напоминало сон, причем сон кошмарный — вся усталость долгого пути, все беды, все обиды всплывали и разгорались внутри нестерпимо ярким светом, а пирамида их впитывала.

Кажется, я подошла к ней вплотную и протянула руку. Пирамида остановила свое вековое вращение — это был знак внимания, я поняла: так надо. И я заговорила. Я даже не произносила слова вслух — здесь это было ни к чему. Я, точнее то, что осталось от моего разума, обращалось к пирамиде мысленно. И она меня слушала — не злая и не добрая, молча, с равнодушным вниманием. Так слушает усталый дежурный мент бессвязный лепет потерпевшей.

— Я не прошу ничего для себя, — говорила я, — мне ничего не надо, я давно это поняла. Но я хочу сделать мир лучше. Мне не нравится наш проклятый мир, наполненный глупостью, предательством и сволочами. Я хочу это изменить. Надо почистить только одно поколение, очистить от всей грязи, которая накопилась за историю человечества. И дальше история Земли пойдет легко и солнечно, и больше никогда не будет ни войн, ни преступности, ни грязи, и не будет литься кровь. Дай мне сделать это! — попросила я.

Пирамида молчала. Я растерялась:

— Ты спрашиваешь, как я хочу это сделать? Я не знаю как! Правда не знаю! Я хочу, чтобы на Земле жили умные и добрые люди, неспособные на подлости и предательство. Я не знаю как!

Пирамида молчала. Голова гудела как в тумане, все плыло, и мне пришлось опуститься на колени — даже не из уважения, а просто, чтобы не упасть. Наружу рвалась злость — на себя, на Кайлаш, на эту дурацкую пирамиду, которая послушно выполняла любой бред и раздавала желающим самые дурацкие умения, а мою просьбу выполнить не хочет потому, что я не могу, не могу, не могу, черт возьми, придумать никакого способа, чтобы объяснить это пирамиде.