Лемминг Белого Склона - [2]

— Не найдётся ли здесь трубочного зелья?[4] Или в этом доме сей обычай не в почёте?

Скафтар молча протянул гостю кожаный мешочек. Отец бросил на него неодобрительный взгляд, ибо недолюбливал привычку дымить трубкой, почитая её «моряцкой дурью», хоть сыну и не запрещал. Сам нахлебался запретов от собственного батюшки, славной памяти Стормира Скафтарсона. Когда же гость задымил, как гейзер на сопках, Сторвальд заметил:

— Экая у тебя старая трубка! Ты из горцев или с побережья?

— С чего ты взял, добрый хозяин? — уклончиво отвечал Гест.

— Нетрудно сказать, — едва заметно ухмыльнулся бонд, — у нас только в этих краях курят.

— «У нас», вот как, — покачал головой Гест.

— В Хлордире, в Стране Заливов, я имел в виду, — уточнил Сторвальд. — Или ты из-за моря?

— Даже и не знаю, как тебе ответить, — молвил Гест, глядя в огонь. — Я действительно вырос в горах и действительно за морем. Но было бы неправдой сказать, что я не жил на побережье и не ходил на вёслах и под парусом. Я, как ты уже, верно, догадался, Сторвальд бонд, был викингом, и останусь им, какие бы там указы не издавал наш добрый король Хруд…

Не скрылось от Сторвальда, как странно дёрнулось лицо гостя при словах «наш добрый король», и как холодный взгляд на миг исполнился дикой, волчьей тоски. Такие же глаза были у старого верного волкодава Трюма, когда он совсем одряхлел и отец прогнал его в лес со двора — подыхать. Сторвальд бонд был тогда совсем мальчишкой — зим семи или восьми. Но даже спустя целую жизнь его сердце всё ещё хранило тот обречённый собачий взгляд…

А Эрик ничего не заметил и пробормотал:

— Хорошенькое дело — викинг у нашего очага!

— Не ори, — бросил отец, — засранца своего разбудишь. А ты, добрый человек, поведай-ка нам, как это тебя занесло так далеко от моря.

— Поверь мне, добрый хозяин, — криво усмехнулся Гест, — это долгая и скучная история, в которой ни у кого из нас нет нужды. Подобных историй сто на сотню. И можешь быть уверен, что по весне никто не заявится сюда выспрашивать о сыне Мовара — или о каком другом сыне. Впрочем, — добавил бродяга, немного помолчав, — я не хочу казаться неучтивым. Вы приютили меня, я же могу отплатить только словом. И, поскольку вечера нынче долгие, могу нелживо поведать вам сагу об одном человеке, которого не так давно не стало в мире живых. Его сага занимательнее моей и позабавит вас куда больше.

— Кто же этот великий муж? — насмешливо спросил Эрик. — Некто из героев войны Пасти и Длани? Мало их теперь ходит под небом!

— Воистину так, — кивнул Гест. — Хотя и не назвал бы я великим мужем Хагена сына Альвара…

— Того самого?! — разинул рот юный Скегин. — Ты знал Хагена Волчий Крюк, советника Хруда конунга? А правда, что его воспитывали дверги?..[5] А правда, что…

— Придержи постромки! — тихо засмеялся Гест. — Я действительно знал Хагена — ну, или мне казалось, что знал. Теперь за то не поручусь.

— Надобно тебе знать, сын Мовара, — тяжко глядя, процедил Сторвальд, — что мои родичи и сыновья, вот эти, Эрик и Скафтар, сражались при Хлордвике на стороне Волчьей Пасти, против Хруда конунга, которому служил этот Хаген. И там пали родичи моей супруги Герды, сыновья и внуки моего тестя Люнгви с хутора Еловый Корень. И я сильно надеюсь, — добавил хозяин едва слышно, глядя гостю в глаза, — что твой рассказ действительно будет нелживым. Очень бы хотелось мне знать, что это был за человек!

Гест выдержал тяжкий, горький взор, и подумалось хозяину Лисьей Норы, что этот оборванец тоже был там, в той страшной битве, которую обе стороны прозвали «наш Рагнарёк», и тоже потерял немало близких — если, конечно, сердце его знало, что такое узы человеческой приязни. А старуха Астрид внезапно произнесла, берясь за прялку:

— Пусть наш гость не думает, что попал к недругам. Конунги ведут свои войны, словно волки и вепри, а мы копошимся в лесу, словно лемминги. Кому-то перепало крошек да объедков, кому-то нет, всегда так было и будет, а по весне всё зарастёт травой.

— Словно лемминги, — задумчиво повторил Гест. — Ты кажешься мудрой, кэрлинг, и если бы твои слова попали в нужное время в уши нужных людей… Впрочем, итог один: всё зарастёт травой, не так ли? Что же, расскажу вам и о леммингах, и о волках с вепрями, и о том, как оно теперь будет, в вашем лесу. А начну, пожалуй, с того, что жил в народе двергов один юноша…

Пряжа норн

Прядь 1 [6] : Рождённый над волнами

Что тебе молвить,

юный мой друг,

о горе моём?

Альвов светило

всех освещает,

кроме любови моей.

«Старшая Эдда». «Поездка Скирнира»[7]

7

(продолжение)

Над Громовым Утёсом бушевал прибой. Волны обрушивались на скалистые берега, залитые восходящей луной, полной и сверкающей. Пена шумела в расщелинах, стекала в море, чтобы тут же с грохотом ударить в камень, снова и снова. Море рычало и рокотало, заливая мир раскатистым грохотом…

…где-то там, наверху. Здесь же, в подземелье, под полукруглым каменным сводом, эхо играло лишь обрывками грома. Звуки внешнего мира, пробиваясь сквозь толщу породы, сливались в неясный гул, однообразный и потому тяжёлый. Альвар, сын Свалльвинда, всегда удивлялся, отчего этот утёс назвали Громовым. Гнетущее гудение вовсе не походило на гром — скорее на заунывное пение стернманского рожка над пустынным фьордом. От него всегда болела голова и ныли зубы.