Лекции по истории русской философии - [28]

Понятен тот интерес, который Татищев проявлял к проблеме государства. Подобно большинству западноевропейских мыслителей эпохи Просвещения он придерживался договорной теории происхождения светской власти. Согласно его учению, человек «по естеству» обладает свободой воли; она ему «толико нужна и полезна, что ни едино благополучие ей сравняться не может…»; «Человек, лишенный воли есть невольник». Но воля полезна, если она употребляется с разумом и рассуждением. Именно разум убеждает нас в том, что «человеку и в лучшем возрасте и разуме на себя единаго надеяться не безопасно, и потому видим, что воле человека положена узда неволи для его же пользы». Эта «вторая, своевольная, неволя», вытекающая из «нужды» и основанная на «договоре», служит причиной возникновения государства и разнообразия его форм.

Хотя Татищев был сторонником монархического устройства России, однако он вовсе не считал монархию единственно целесообразной формой правления. На его взгляд, каждый народ, «рассмотря положение места, пространство владения и состояние людей», избирает такую систему, которая наиболее приемлема для общенародного благополучия. «Например, — писал он, — в единственных градах или весьма тесных областях, где всем хозяевам домов вскоре собраться можно, в таком демократия с пользою употребиться может, а в великой области уже весьма неудобна. В области хотя из нескольких градов состоясчей, но от нападений неприятельских безопасной, как-то на островах и пр., может аристократическое быть полезно, а особливо если народ учением просвячен и законы хранить без принуждения прилежит, тамо так строго смотрения и жестокого страха не требуется. Великие и пространные государства, для многих соседей завидуюсчих, оные ни которым из объявленных правиться не может, особливо где народ не довольно учением просвячен и за страх, а не из благонравия или познания пользы и вреда закон хранит, в таковых не иначей, как само — или единовластие потребно». Россия подпадала под действие третьего принципа и потому не могла быть никакой иной, кроме как монархической. Вместе с тем Татищев предлагал «пункты», которые существенно ограничивали монархию. В частности, он предусматривал создание двух палат: «Вышнего правления» из 21 человека и «другого правительства» для занятий «делами внутренней экономии» из 100 человек. В первой палате сосредоточивалась основная сфера законодательной деятельности, что фактически низводило монархическую власть до уровня отправления чисто исполнительных функций.

На первый план выдвигалась проблема общих принципов законотворчества, или, по терминологии Татищева, «законописи». Для русского мыслителя не составляло тайны то, что само по себе существование законов еще не гарантировало их исполнения. Поэтому независимо от того, кто и как издает гражданские законы, должны соблюдаться некоторые общезначимые условия, равно обязательные для всякой власти. Таких условий Татищев устанавливал четыре. Во-первых, «чтоб закон внятен и всем подзаконным вразумителен был». Он должен быть написан на том «речении», которым говорит «большая часть общенародия», без всякого витийства и иноязычных слов. Притом «всякий закон что короче, то внятнее». Во-вторых, законы должны быть выполнимы. Татищев и в теории, и на практике ратовал за смягчение существующего законодательства: «Воздаяния за добро и злодеяния чтобы умеренные и делам достойные предписаны были, ибо неумеренные казни разрушают тем закон, что от сожаления (т. е. жалости. — А.З.) принуждены будут наказания уменьшать и закон сами судии нарушат, а у подданных безстрастие родится». В-третьих, «чтоб законы один другому ни в чем противны не были, дабы как судящие, так и судящиеся не имели случая законы по своим прихотям толковать и тем коварством законы скрытно нарушать». Наконец, в-четвертых, Татищев формулировал демократическое требование, «дабы всякой закон всем немедленно явен и известен был, ибо, кто, не зная закона, преступит, тот по закону оному осужден быть не может». Позаботиться о своевременном и широком объявлении законов обязано правительство, которое несет ответственность за общественное благо.

Не обходил Татищев и соотношение закона и обычая. Он признавал, что обычай обычаю — рознь. Не все в прошлом было только темным и варварским. До Бориса Годунова «в Руссии крестьянство было все вольное». Он же сделал его крепостным, заставив народ «волноваться». Следовательно, таким «пременением древних обычаев иногда немалой вред наносится». Однако не все обычаи таковы, и «где польза общая требует, тамо не нуждно на древность и обычаи смотреть»: надо смело идти на обновление и преобразования.

Татищев во многом мыслил иначе, нежели Феофан Прокопович: он смотрел не в прошлое, а в будущее, видел Россию единой с Европой, не тиранической, а легитимной и просвещенной. Прокопович попросту шел за Петром I, не утруждая себя самобытным мудрованием; он думал и поступал так, как того хотел монарх. Татищев представал совершенно другим, в нем нет и тени раболепства перед властью; высоко ценя Петра, его всеохватные деяния, он все же выше всего ставил закон, умом рожденную истину