Лекции о сущности религии - [106]

Бог, говорил я, есть осуществитель или действительность человеческих желаний счастья, совершенства, бессмертия. Кто, стало быть, - можно из этого заключить, - отнимет у человека бога, тот вырвет у него сердце из груди. Однако я оспариваю те предпосылки, на основании которых религия и теология доказывают необходимость и бытие божества или, что то же, бессмертия. Я утверждаю, что желания, которые исполняются лишь в воображении, или исходя из которых доказывают бытие воображаемого существа, являются тоже лишь воображаемыми, а не действительными, не истинными желаниями человеческого сердца; я утверждаю, что те пределы, которые религиозное воображение преодолевает в божестве или бессмертии, являются необходимыми определениями человеческого существа, неотделимыми от него, а следовательно, являются пределами только в воображении человека. Так, например, для человека, отнюдь не является ограничением то, что он связан с местом и временем, что "его тело приковывает его к земле", как говорит рационалист, "и мешает ему поэтому знать, что делается на Луне, на Венере". Тяготение, привязывающее меня к земле, есть не что иное, как выражение моей связи с землей, моей неотделимости от нее; что я такое, если я порву эту связь с землей? Фантом, потому что я по существу - земное существо. Мое желание перенестись на какое-нибудь другое мировое тело есть поэтому лишь воображаемое желание. Если бы я мог осуществить это желание, то я бы убедился, что это лишь фантастическое, глупое желание, потому что я почувствовал бы себя в высшей степени неладно на чужом мировом теле и поэтому - к сожалению, слишком поздно - понял бы, что было бы лучше и разумнее оставаться на земле.

Есть много человеческих желаний, которых не понимают, полагая, что они стремятся быть осуществленными действительно. Они хотят оставаться лишь желаниями, они имеют цену лишь в воображении; их исполнение было бы горчайшим разочарованием для человека. Таким желанием является и желание вечной жизни. Если бы это желание исполнилось, то люди пресытились бы вечной жизнью и начали бы желать смерти. В действительности человек не желает только преждевременной, насильственной, страшной смерти. Все имеет свою меру, - говорит один языческий философ, - всем под конец пресыщаешься, даже и жизнью, и человек желает поэтому в конце концов смерти. Нормальная, сообразная с природой смерть, смерть законченного человека, который изжил себя, не имеет поэтому ничего страшного. Старцы поэтому часто жаждут смерти. Немецкий философ Кант в своем нетерпении не мог дождаться смерти, до такой степени он ее жаждал, но не для того, чтобы вновь воскреснуть, а из потребности конца. Только неестественный, трагический случай смерти - смерть ребенка, юноши, мужа в цвете сил - возмущает нас против смерти и порождает желание новой жизни. Но как ни страшны, ни горестны подобные случаи для тех, кто остается в живых, они уже по тому одному не оправдывают принятия нами потустороннего мира, что эти отклоняющиеся от нормы случаи - хотя бы они чаще встречались, чем естественная смерть, - имеют своим выводом тоже отклоняющийся от нормы потусторонний мир, - мир лишь для насильственно или преждевременно умерших; но подобный странный потусторонний мир был бы чем-то невероятным и противным рассудку.

Но как желание вечной жизни, так и желание всеведения и безграничного совершенства есть лишь воображаемое желание, и влечение человека к безграничному знанию и совершенствованию, якобы лежащее в основе этого желания, лишь присочинено человеку, как доказывают ежедневный опыт и история. Человек не хочет знать всего, он хочет знать лишь то, к чему он питает особую любовь и склонность. Даже и человек с универсальной жаждой знания, что представляет собой редкое явление, никоим образом не хочет знать всего без различия; он не хочет знать всех камней, как минералог, или всех растений, как ботаник; он довольствуется обобщениями, потому что они удовлетворяют его склонность к общему, и точно так же человек не хочет все мочь, а только то, к чему он чувствует в себе особое влечение; он не стремится к безграничному, неопределенному совершенству, которое осуществляется лишь в боге или бесконечном потустороннем мире, а только к совершенству определенному, ограниченному, к совершенству в границах определенной области. Поэтому мы видим, что не только отдельные люди останавливаются на одном месте, однажды достигнув определенного миропонимания, определенной высоты развития и совершенствования их наклонностей, но останавливаются даже и целые народы, в течение веков не трогаясь с места, сохраняя один уровень. Так, китайцы и индийцы еще и поныне находятся на том же уровне, на котором они стояли уже за тысячелетия до того. Как согласовать эти явления с тем безграничным стремлением к совершенствованию, которое рационалист приписывает человеку и которому он пытается поэтому уделить место в бесконечном потустороннем мире? Человек, наоборот, имеет не только стремление к тому, чтобы идти вперед, но также и стремление к отдыху, к остановке на уровне, однажды достигнутом и отвечающем определенности его существа. Из этих противоположных стремлений рождается историческая борьба, борьба и нашего времени. Прогрессисты, или так называемые революционеры, стремятся вперед, консерваторы хотят оставить все по-старому, хотя они, - будучи большею частью также и верующими, - отнюдь не принадлежат к числу сторонников застоя, когда речь идет о смерти, но, наоборот, готовы допустить в потустороннем мире самые радикальные изменения, самые революционные преобразования своего существа, чтобы там иметь возможность продолжать свое драгоценное существование. Но и революционеры не хотят идти вперед до бесконечности, у них есть определенные цели, достигнув которых, они останавливаются и сами делаются сторонниками застоя. Поэтому за продолжение нити истории, которую обрывают старые прогрессисты, как только они достигли цели своих желаний и с тем вместе пределов своего существа и разума, всегда берется новое, молодое поколение.