Лекарство против иллюзий - [23]

— Вы же сколько раз сами говорили, что за последние пятьдесят лет в Хабаровском крае площадь кедровых лесов сократилась больше чем в три раза! И вот, когда у нас появился шанс повлиять на ситуацию, прижучив хотя бы одного вредителя, вы отступаете! Почему?

Мужчина глубоко вздохнул. Прошла целая вечность, прежде чем он заговорил.

— Полагаю, врать тебе бессмысленно, больно ты умная, не по годам. Директор лесхоза, выдавший подрядчику разрешение на незаконную операцию, действует с ведома районной администрации. Лес — источник солидного дохода, даже для тех, кто призван его защищать… Тут задействованы госорганы, и бороться с ними бесполезно. Я обращался и в районную прокуратуру, и в местное отделение Росприроднадзора. Мне четко дали понять, чтобы я не совался. Неприятно говорить тебе это, но, увы, в данной ситуации я бессилен.

Чем дольше Мара слушала, тем сильнее горели ее уши. Накатил острый стыд за этого беспомощного, жалующегося человека, некогда бывшего ее кумиром. Не он ли внушал ей, что даже один в поле воин? Что преступно ждать у моря погоды — нужно бороться, здесь и сейчас, защищая природу? А она‑то верила, дурочка! В рот ему заглядывала: ведь настоящий герой! А героем он оказался лишь на словах. Когда дошло до реального дела, поджал хвост и скрылся в кустах.

Да, наверное, она еще слишком неопытна и горяча, и склонна делать поспешные выводы. Но, черт возьми, что изменится завтра утром? Вывод останется прежним, даже если она всю ночь будет думать, не торопясь. Малодушие есть малодушие, какими оправданиями и обстоятельствами его ни прикрывай.

— Я вас правильно поняла: вы больше ничего предпринимать не собираетесь?

Сердце билось где‑то в горле, вызывая тошноту.

— Хотел бы, да не могу. Когда ты вырастешь, то поймешь меня.

— Надеюсь, что не пойму.

Мужчина горько усмехнулся:

— Жизнь — не кружок юного натуралиста. Жизнь гораздо серьезнее.

— Да‑да. — Марка презрительно фыркнула, боясь, что вот‑вот расплачется. — Нечто подобное я сегодня уже слышала. Знаете, эколагерь я бросаю.

— И кого ты этим накажешь? Только себя, — Петр Сергеевич по‑стариковски пригладил седеющие волосы и встал. — Зря ты так остро реагируешь. Мне тоже паршиво! Но иногда приходится наступать на горло собственной песне.

— Может быть. Но почему‑то мне кажется, что сейчас не тот случай. — Она вытерла ладонью щеку — проклятые слезы все‑таки сорвались. — Прощайте.

Возле детского сада серел бревенчатый домик — такой крошечный, что в нем поместилось бы от силы два взрослых. Марка залезла внутрь и устроилась на низенькой лавочке. На песчаном полу валялись пустая бутылка из‑под пива и многочисленные окурки. Издалека донесся раскат грома. Скоро начнется ливень, как обычно в этих краях — недолгий.

Мара стиснула зубы с такой силой, что свело челюсти. В этот момент она ненавидела всех людей на планете — лживых, трусливых, малодушных. Как же так? Большинство ее сверстников — нормальные, добрые ребята, которые о чем‑то мечтают, к чему‑то стремятся. Ведь и Петр Сергеевич таким же когда‑то был? И вся эта проклятая администрация, и руководство лесхоза? Как же так получается, что из хороших детей вырастают плохие люди? Неужели повзрослеть — значит отказаться от принципов и идти на компромиссы с совестью? Мама так любит повторять, что мир не черно‑белый, а цветной. Марка с этим не спорит. Однако в одном она уверена на сто процентов: самые простые вещи — такие как добро и зло — не требуют логики и здравого смысла. Ты нутром их чуешь, врожденным инстинктом. И как себя ни убеждай, как ни настраивай, ты все равно в глубине души будешь понимать, когда поступил плохо, а когда хорошо.

Тяжелые капли застучали по деревянной крыше. Сначала редко, как бы нехотя, потом все быстрей и быстрей, и вот уже дрожащая серая пленка затянула видневшиеся в игрушечном окошке очертания деревьев, заборов и домов. Холодные капли залетали внутрь, Марка подставила им горячее лицо и перестала сдерживаться — зарыдала в такт звенящему ливню.

Она чувствовала себя глупой улиткой посреди дороги. Спряталась в хрупком панцире, надеясь, что тот убережет ее от колес автомобиля или чьего‑то ботинка. А ведь не убережет! Нужно двигаться вперед, пока не стало поздно. Ничего не изменится, если она продолжит здесь сидеть, в детсадовском домике, плача над мировой несправедливостью. Надо взять себя в руки и напрячь мозги.

Мара выбралась из домика и запрокинула голову в небо, в уже начинавшие расходиться тучи, чтобы дождь смыл ее слезы.

Она никогда не станет такой взрослой! Никогда не откажется от мечты!

* * *

Ее звали Вероника, ту мертвую девушку. Вероника Чернова. Сашка узнал об этом от следователя, который снова вызывал его в отделение, чтобы задать те же вопросы, которые уже задавал. Ей было восемнадцать, она училась в гуманитарном институте, жила в общежитии.

Следователь — тот же, что допрашивал его в первый раз — был в приподнятом настроении (как такое вообще возможно на подобной работе, Сашка не понимал). К концу разговора причина стала ясна: следователь намекнул, что дело практически раскрыто, но от подробностей воздержался.