Лекарство от нерешительности - [58]

— Двайт quiere saber[34] бла-бла-бла лос москитос.

— Те mostrare[35] бла-бла-бла cuando[36] бла-бла-бла, понятно? — доходчиво объяснил Эдвин.

Однако после обеда мы продолжили путь, причем на первый взгляд казалось, что мы просто лезем напролом, не представляя, куда идем и зачем. Мы пробирались вброд по залитым зеленоватым светом прогалинам, руками разгребая густой воздух. Наконец — день уже клонился к вечеру — Эдвин, обернувшись ко мне, указал своим мачете на толстые корни цвета корицы, принадлежавшие неопознанному дереву, которое как-то умудрилось вырасти поодаль от остальных.

— Mira, aqui[37] бла-бла-бла necesitas[38], — сообщил он.

Дерево было примерно в два человеческих роста высотой; под его кроной из сердцевидных вощеных листьев, среди других корней и других листьев — гниющих и растущих — только что не шевелились, точно щупальца осьминога, толстые корни.

— Si? — осведомился Эдвин.

— Si, — заверил я, но на всякий случай спросил у Бриджид, что бы это значило.

— Эдвин говорит, что это — бобохуариза. Ее сок отпугивает москитов, зато от него выпадают волосы везде, где только он коснется тела.

У меня вдруг закружилась голова. Я попытался стряхнуть головокружение, но тут перед моим мысленным взором возникло беспрецедентное видение. Меня ласкали пальцы невидимой в темноте незнакомки. Расстегнутая рубашка обнажила мой абсолютно гладкий торс; расстегнутые брюки упали на пол, открыв ноги… И что же? Ноги больше не прятались стыдливо под волосяным покровом; нет, они, гладкие, как у младенца, отсвечивали в темноте воображаемой комнаты! Неужели эти… мм… видения — результат действия «абулиникса»? Конечно, «абулиникса» — его и только его!

— Скажи Эдвину, что мне нужно как можно больше этого сока! Сото quisiera[39], — попросил я. — Quisiera macho![40] В смысле mucho[41]!

Запасливый Эдвин достал из рюкзака ручную дрель и пластиковый желоб. Я смотрел, как в бутылку медленно набирается матово-желтая жидкость.

Я разделся до трусов и стал натираться прохладным, успокаивающим зуд соком. Бриджид вызвалась намазать мне спину между лопаток, куда я сам ни за что бы не добрался. От прикосновения ее теплых нежных рук у меня по коже, несмотря на жару, побежали романтические мурашки. Эдвин тоже получал удовольствие от процедуры — он ржал, называя меня loco[42]. В слове слышалась ломка устоев, нарушение запретов, побуждение к вольнодумству — и я залез рукой в трусы и стал весьма распущенно распределять сок по своим ягодицам, точь-в-точь как у Аполлона Бельведерского, если бы не шерсть.

— Эдвин говорит, что никогда не видел более волосатого человека.

— И больше уже не увидит. Ни он, ни кто другой. — Я натер все, кроме лобка, головы и изгрызенного москитами лица. — Вуаля! — воскликнул я, оборачиваясь к Бриджид. — То есть mira[43]!

Я распростер объятия, однако, увидев улыбку Бриджид, испугался, что у меня эрекция (я успел напрочь забыть о сатириазисе, побочном эффекте «абулиникса»), и поспешно отвернулся.

К счастью, мой член вел себя вполне прилично.

По наущению Эдвина я набрал две бутылки идеального эпилятора и отсек еще четыре корня от невероятной, великолепной, бобохуаризистой бобохуаризы — воистину прекрасного растения, которое я, если уж смотреть правде в глаза, методично уничтожал.

— Двайт, тебя действительно так напрягает твоя волосатость?

— На самом деле тут все субъективно. Согласись, очень многие с удовольствием избавились бы от лишних волос. — Я подмигнул Бриджид и продолжал, обливаясь потом, орудовать мачете, словно какой-нибудь берсерк. Бутылки постепенно наполнялись. Однако под взглядом всезнающей, высокоморальной Бриджид я не мог избавиться от мысли, до чего неприятно было бы заниматься выкачиванием сока ради пропитания, за нищенскую плату, словно прополкой или сбором бананов, по восемь часов в день и без выходных.

— Эдвин считает тебя занятным. Он говорит, что белые, как правило, ведут себя в Oriente как в музее. Пожалуй, он прав, — признала она с неохотой.

У меня, впрочем, несмотря на то, что я до изнеможения намахался мачете и взмок, как мышь, настроение было настолько хорошее, что даже в сарказме Бриджид мне слышалось тщательно скрываемое восхищение. Я разогнулся и стал одеваться под жидкие хлопки Бриджид и Эдвина. Я связал корни бобохуаризы побегами тамши, которыми меня снабдил Эдвин, водрузил их на рюкзак, и мы продолжили путь. И ничто вокруг не выдавало судьбоносности дня.

К вечеру мы оказались на склоне холма, откуда открывался великолепный вид. Под нами была река — ее извивы стремились к точке отсчета, с которой мы начали путешествие. Вокруг простиралась Oriente, а вдали высились мягкие очертания Анд — будто салфетку неровно порвали. Сбоку салфетка дымилась — это действовал вулкан. Эдвин пошел готовить ужин, а я со всеми предосторожностями обнял тоненькую, дробненькую Бриджид за талию.

— Бобохуариза действует, — сказал я.

Пожалуй, можно было придумать что-нибудь понежнее.

Выпавшие волосы кололись в штанах, щекотали под рубашкой, как будто в моей одежде ходил линючий пес. Чудодейственный сок, похоже, вызвал не столько внешние, сколько внутренние перемены; в последние несколько часов я ощущал почти исключительно проникновение в кровь продуктов распада «абулиникса». Изменения в организме необратимы, радовался я — и с наслаждением подчинялся невидимым захватчикам, действовавшим на клеточном уровне. Решение, принятое внезапно — решение избавиться разом от всех волос на теле (кроме лобка), — казалось мне первым благовещением «абулиникса» — да, именно благовещением! Я упивался сознанием, что «абулиникс» не подведет меня и в будущем, когда придет время или когда наступит срок — что раньше.