Лекарство от нерешительности - [38]
— Папа, не знаю, как тебя благодарить.
— Ты ведь не собираешься писать диссертацию по философии?
— Нет, что ты! — испугался я.
— Вот и хорошо. — Папа плеснул виски на три пальца для нас обоих. — Надеюсь, с философией ты завязал. Не могу себе простить, что не убедил тебя поступать в другой колледж. Мое влияние не менее непростительно. — Папа махнул рукой в сторону книжных полок. Между страниц непостижимым образом умещались тридцать лет вечеров. — И все же, Двайт, ты виноват в гораздо большей степени.
— Логично.
Я не спеша потягивал виски. На стене прямо передо мной висел портрет молоденькой Чарли — темный, глянцевый, парадный. Висели там также тяжелые старорежимные часы — прямо над камином, а рядом с компьютером выгибала шею настольная лампа, вся из себя минималистская. В детстве папин кабинет казался мне — честно говоря, это впечатление сохранилось до сих пор по крайней мере до тех пор, когда я сидел напротив папы с чеком в руках, — так вот, кабинет казался мне мировым равновесием в миниатюре, смести которое с лица земли не в состоянии никакие катаклизмы. Сам папа отличался внушительностью фигуры, был плотен, плечист, широк в кости, лицо имел мясистое, нос выдающийся — длинный, слегка раздвоенный на кончике. Нос этот являлся характерным признаком всех Уилмердингов; связь поколений прервалась на папе (у меня был мамин нос, у Алисы — ее собственный). Но теперь папина непотопляемость в моих глазах подверглась сомнению…
— Сиди спокойно, — сказал папа. — У тебя что, шило в заднице? Двайт, я хочу дать тебе совет. Извини, я слишком распустил язык. Ты не находишь, что от частого употребления непристойные выражения замылились, смягчились? Да на что ты там смотришь?!
Я смотрел на фотографию Двайта, висящую на противоположной стене. Двайт же, в черной мантии и квадратной шляпе, слегка наклонив голову, смотрел в объектив, будто ждал (и ведь ждал, мне-то лучше знать!), что вот сейчас вылетит птичка.
— Кажется, это было сто лет назад, — произнес я, хотя на самом деле ничего подобного относительно колледжа мне не казалось.
— Послушай, Двайт, что я тебе скажу. Запомни, детство — самый скверный способ подготовки к зрелости. Ты меня слышишь? Потому что детей учат всякой фигне, но ничего не говорят им о времени. О гребаном времени. Так вот тебе мой отцовский совет. Следовало бы чаще пичкать тебя этой байдой; еще лучше было бы пичкать байдой более адекватного отпрыска. — Папа явно хотел казаться более рассерженным, чем был на тот момент; он даже пытался рычать. — Так вот, не строй жизнь на своем детстве! Понимаешь, о чем я? Не строй жизнь на фундаменте своего детства, на сваях, на опорах или как их там! Иначе ты никогда не адаптируешься ни к чему другому. Понятно?
— Папа, я очень хочу принять несколько решений. И как только «абулиникс» начнет действовать…
— Но тебе уже известно все, что тебе известно!
— Что мне известно? — Я для храбрости залпом выпил остаток виски и действительно улыбнулся папе довольно храброй улыбкой.
— Сукин сын!
И он запустил в меня миниатюрным степлером. Я вовремя среагировал и нагнул голову.
— Вот так всегда! Чуть что — голову в песок! Страус! — Внезапно папа замолчал. — А знаешь, почему я не доверяю этим сукиным детям?
Я выглянул из-за руки, инстинктивно взметнувшейся, чтобы защитить лицо.
— Каким конкретно?
В меня полетела коробка влажных салфеток для чистки экранов и мониторов. Я поспешно растянулся на полу.
— Ах, ты так?! Отлично! Прячься, прячься — даст бог, помрешь, и все это кончится. Но я все же объясню, почему не доверяю мусульманам, этим террористам. По одной-единственной причине: потому что они не пьют! И если тебе надо упражняться в бренности… — Папа опорожнил свой стакан. Стакан просвистел у моего уха. — Если тебе нужна терпимость к слабостям и преступлениям, вся из себя такая гуманная… — Мимо другого уха просвистел мой стакан. — Тогда я скажу, что делать. Черт возьми, для тебя найдутся занятия похуже, чем быть первым дистрибьютором алкоголя на Ближнем Востоке. Главное — не реагировать на команду «Умри!».
При слове «Умри!» Фрэнк, родезийский риджбек, вскочил со своего матраса, подарил папе скорбный взгляд, перевернулся на спину и задрал лапы. Это проявление верноподданнических чувств я наблюдал краем глаза, так как все еще лежал на полу.
— Фрэнк, малыш, иди к папочке! — В папином голосе послышался всхлип. Пес ткнулся мордой папе в бедро, папа осторожно, большим пальцем, извлек катышек слизи из уголка умного, скорбного собачьего глаза. — Хороший мальчик! — Взглянув на меня, папа добавил: — Эй, вшивый сукин сын! Лови! Лови, любимый мой, родной!
И в меня полетела картечь металлических скрепок.
— Тебе нельзя было стариться, пока не поумнеешь, — процитировал папа.
— Пап, может, хватит?
— Нет, не хватит! Ты что, не знаешь, кто ты есть? А есть ты неуч, чертов… чертов…
Папа тряхнул головой, стараясь подобрать подходящее к ритму слово, я же снизу кое-что заметил. С этой точки выражение лица Двайта на фотографии было вполне однозначное. Это было выражение лица собаки, ожидающей подачки. Ужас охватил меня. Я наконец понял — и вскочил на четвереньки.
От автора… В русской литературе уже были «Записки юного врача» и «Записки врача». Это – «Записки поюзанного врача», сумевшего пережить стадии карьеры «Ничего не знаю, ничего не умею» и «Все знаю, все умею» и дожившего-таки до стадии «Что-то знаю, что-то умею и что?»…
У Славика из пригородного лесхоза появляется щенок-найдёныш. Подросток всей душой отдаётся воспитанию Жульки, не подозревая, что в её жилах течёт кровь древнейших боевых псов. Беда, в которую попадает Славик, показывает, что Жулька унаследовала лучшие гены предков: рискуя жизнью, собака беззаветно бросается на защиту друга. Но будет ли Славик с прежней любовью относиться к своей спасительнице, видя, что после страшного боя Жулька стала инвалидом?
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…
История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.
Эрик Стоун в 14 лет хладнокровно застрелил собственного отца. Но не стоит поспешно нарекать его монстром и психопатом, потому что у детей всегда есть причины для жестокости, даже если взрослые их не видят или не хотят видеть. У Эрика такая причина тоже была. Это история о «невидимых» детях — жертвах домашнего насилия. О детях, которые чаще всего молчат, потому что большинство из нас не желает слышать. Это история о разбитом детстве, осколки которого невозможно собрать, даже спустя много лет…
Строгая школьная дисциплина, райский остров в постапокалиптическом мире, представления о жизни после смерти, поезд, способный доставить вас в любую точку мира за считанные секунды, вполне безобидный с виду отбеливатель, сборник рассказов теряющей популярность писательницы — на самом деле всё это совсем не то, чем кажется на первый взгляд…
Барселона.Город, история которого прославлена великими художниками и легендарными чернокнижниками, гениальными зодчими и знаменитыми алхимиками.Любимый богемой город, где музыкант и переводчик Лукас намерен обрести покой и удачу.Однако встреча с таинственной женщиной открывает для него истинную Барселону — город глотателей огня и безумных прорицателей, людей-призраков, обитающих на средневековых крышах.Его подлинные правители — последователи древней оккультной секты — полагают, что человек, проникнувший в суть Барселоны, должен умереть.
Шангри-Ла.Древняя буддистская легенда о существующей вне пространства и времени Обители просветленных?Или последний островок безмятежности и гармонии в раздираемом войнами, истекающем кровью мире? Шангри-Ла тщетно искали великие ученые, мистики и философы.Но однажды врата Шангри-Ла отворились, чтобы спасти четверых европейцев, похищенных из мятежного Афганистана…Так начинается один из самых загадочных романов XX века «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона, книга, соединившая в себе черты интеллектуальной мистики с увлекательным приключенческим сюжетом!
Как удалось автору найти новый, скрытый смысл в легенде о доне Хуане Тенорио, вошедшем в мировую литературу под именем дона Жуана?Как удалось превратить историю великого соблазнителя в историю великого влюбленного?Что скрывается за известным преданием о прекрасной донье Анне и безжалостном Каменном Госте?Дуглас Карлтон Абрамс представляет читателям свою собственную — совершенно оригинальную — историю дона Хуана. Историю, в которой вымысел переплетен с фактами, а полет фантазии соседствует с реальными событиями…
Следствие ведет… сэр Артур Конан Дойль!«Литературный отец» Шерлока Холмса решает использовать дедуктивный метод в расследовании самого скандального дела поздневикторианской Англии — дела о таинственном убийстве скота на фермах близ Бирмингема.Его цель — доказать, что обвиняемый в этом преступлении провинциальный юрист Джордж Идалджи невиновен.Конан Дойль и его друг и ассистент Вуд отправляются в Стаффордшир.Так насколько же действенны методы Шерлока Холмса в реальности?