Лекарство от нерешительности - [33]

— Ну спасибо, Двайт.

Я скосил глаза в противоположную сторону, на шелковистую тонкую кудель и на нос, красный на самом кончике, будто у пришедшего с мороза ребенка. Свободной рукой папа сдвинул солнечные очки на темя и теперь щурил на солнце свои голубенькие, как барвинки, и столь же невинные глаза.

— Я серьезно, сынок. Ты такой внимательный. Это очень интересно — все, что ты рассказал. Говоришь, старый добрый «Бристол-Майерз»? Я-то давно заметил, как сильно выросла кривая заболеваемости этим… как его… вялотекущим…

— Им самым, пап.

— …Даже в таких пригородах, как Лэйквилль и Сэлисбери. Главный симптом — неспособность вступать в психологический контакт с этими, как их…

— С кучкой придурков.

— Вот-вот, с окружающими. Надо же… «Бристол-Майерз», значит, снова в игре. Проблема действительно существует. А что я всегда говорил?

Папа снова надвинул солнечные очки — посмотрел, дескать, сынок, в мои глаза, да и хватит. Теперь я видел только собственную персону, сплющенную, выгнутую, осклабившуюся и зеленоватую, словно огромное, хотя и дружелюбное насекомое. Следующим жестом папа выпустил меня из-под своей руки.

— Таким образом, вялотекущий, крайне слабо выраженный аутизм наблюдается у белых обеспеченных мужчин значительно чаще, чем у остальных слоев населения. В чем ученые видят причины такой выборочности?

— Заметка была совсем короткая. Я даже толком не помню, где ее нашел. Насколько я понял, ученые пока лишь на пороге новых открытий.

На почве вялотекущего аутизма у меня медленно, но верно развивалось чувство вины. Мама как-то, уже давно, выразилась следующим образом: все попытки предъявить к нему претензии папа встречает короткими гудками. В частности, за год и девять месяцев до разговора она с криками металась по краю бассейна, с легко угадывающимися намерениями размахивая оловянным подсвечником, однако папа демонстрировал олимпийское спокойствие и поражающие воображение способности к имитации звуков, издавая характерный для занятой телефонной линии писк.

— Конечно, проблема растущей кривой вялотекущего аутизма ни от кого не укрылась, — продолжал папа. — Наверняка даже ты не мог ее не заметить. Что ж, «Бристол» делает нужное дело. И «Джорнэл» тоже. Вот это и называется «правильно определить целевую аудиторию». В данном случае — ты ведь не будешь спорить, Двайт? — целевой аудиторией являются белые мужчины, живущие в пригородах. Да, именно белые, именно мужчины, именно в пригородах.

Мне стало совсем тошно.

— Знаешь, папа, играть с тобой в гольф — истинное наслаждение. Наверное, если бы мы чаще играли, я бы добился больших успехов.

Папа рассмеялся коротким лающим смешком.

— С логикой у тебя все в порядке, Двайт!

Очередной отправной лункой нашей беседы стала папина пышная фраза о том, как он гордится тем, что его сын работает в «Пфайзере». Разумеется, именно в сторону данного откровения были умышленно пущены его предыдущие мячи, в большей степени имевшие отношение к теории; сейчас же папа просто продвигался к конечной лунке верной, по принципу «от простого к сложному», дорогой. Он сообщил потрясающую новость: лекарственные препараты, оказывается, способны творить чудеса.

— Фармацевтические компании — это авангард промышленности.

— Правда?

— Конечно! — заверил папа.

Может, теперь он надо мной издевается? Я постарался уверить себя в обратном, и мне это удалось. Почти. Тем более что устойчивые поведенческие стереотипы родителей действительно крайне устойчивы.

Я напомнил папе, что «Пфайзер» нанял меня по договору субподряда, и на самом деле я числился в другой фирме, занимающейся технической поддержкой.

— И вообще ходят слухи, что скоро кучка мумбайцев… — Излагая все это, я ломал голову, старается ли папа с помощью хорошо продуманных славословий в адрес моего (бывшего) работодателя переманить меня на свою сторону в войне с мамой.

Я сказал, что у меня осталось от отпуска несколько дней, и я намерен — частично оттого, что в Нью-Йорке мой мозг постоянно подвергается атаке рекламы, которую я поневоле читаю и почему-то отлично запоминаю, — намерен, стало быть, отправиться в страну, где язык рекламных плакатов мне не знаком, и немного поразмыслить.

— Надеюсь, денег мне хватит, — намекнул я.

— А ты не собираешься поразмыслить о «Пфайзере»?

— Возможно, и о нем. Но в основном о себе.

— Надеюсь, Столбняк нам не грозит?

Перед моим мысленным взором встал День благодарения из отдаленного детства. Возможно, перед папиным мысленным взором встал тот же День. В моем сердце клюквенный соус, ароматная начинка и сама индейка занимали одинаковое положение, поэтому, пробормотав молитву, я не нашел в себе сил сделать выбор и притронуться к еде. Смехотворность причины, по которой я не мог решить, с чего начать, только усугубляла мою нерешительность. Я пускал слюнки над тарелкой, я смотрел на еду остекленевшими глазами — одним словом, я пребывал в состоянии, которое позднее получило название Столбняка, — ровно до тех пор, пока папа не замахнулся на меня вилкой с криком: «Да будешь ты есть, черт возьми?!» Я зажмурился, ткнул вилкой наугад и поднес неизвестную добычу ко рту. До сих пор помню, как челюсти свело от клюквы.