Лёка. Искупление - [29]

За спиной бабушек кто-то сдавленно ойкнул, но те, поглощенные разговором, не обратили на это никакого внимания.

Человеческий мозг – странная штука. Иногда, в экстремальных ситуациях, из памяти стираются целые куски.

Когда Лёка пришла в себя, то обнаружила, что быстро идет по улице. Куда несли ее ноги – она не понимала. Сердце металось по грудной клетке, как теннисный мячик, голову сжимала безумная боль, по щекам текли слезы.

Прохожие оборачивались ей вслед, и это заставляло Лёку идти еще быстрее.

«Убила! Я его убила!!!» – крутилось в голове. Хотелось провалиться сквозь землю, здесь и сейчас. О, если бы в эту минуту перед ней просто разверзлась земля! Это было бы самое лучшее, потому что среди людей было страшно. Ей казалось, что все они видят ее насквозь, видят и презирают. Если бы они прямо сейчас принялись ее убивать, Лёка не стала бы сопротивляться, но только пусть они молчат! Мысль о том, что кто-то из прохожих остановит ее и спросит: «Как ты могла?!» – приводила Лёку в ужас. Ей хотелось, ей нужно было убежать. Убежать не от суда и не от вполне заслуженной тюрьмы, а убежать от людей, которые захотели бы, чтобы она объяснила – зачем это сделала.

Быстрее! Быстрее! И дальше! Как можно дальше!

Лёка вскочила в троллейбус, но это было ошибкой – троллейбус ехал слишком медленно, к тому же в нем пришлось стоять у всех на виду, и Лёка выскочила на следующей остановке. Здесь с ней случилось что-то непонятное – наяву представилось, что это сон, вернее кошмар, что нужно только проснуться и ничего этого не будет! У Лёки был свой способ борьбы с кошмаром. Когда она, еще находясь в состоянии сна, начинала понимать, что спит, она резко открывала глаза и тут же просыпалась. И сейчас она попыталась открыть глаза пошире, но кошмар не кончился.

Он не мог кончиться, потому что он был реальностью.

И эту реальность она создала сама.

Внезапно она осознала, кожей, каждой ее клеткой ощутила, что больше никогда не увидит своего малыша, и поняла, что очень его любила. Мелькнуло какое-то воспоминание, и Лёка на миг остановилась.

Ей показалось, или вчера вечером, в начале той ужасной прогулки, Даня улыбнулся ей?!

Лёке до боли, до сердечного приступа захотелось узнать – он действительно ей улыбнулся или это она придумала сейчас, только что? Придумала? Или не придумала? Может, он и в самом деле улыбнулся, и его невнятное «гу!» было первым обращенным к ней словом, его поддержкой в трудную минуту. Может, так он пытался ей сказать: «Не грусти, мы справимся, мама!»?

Слезы залили глаза.

Резко взвизгнули тормоза, откуда-то издалека донеслось гневное: «Ты чего стала посреди дороги, дура?!»

Лёка так и не поняла, ей это говорилось или не ей.

Когда слез стало чуть меньше, оказалось, что она стоит на проезжей части, а впереди – автовокзал. Рядом с ней проносились машины, а невдалеке урчал, прогревая двигатель, рейсовый автобус.

Она сделала шаг к автобусу и сквозь какую-то пелену услышала собственный на удивление спокойный голос:

– Скажите, а вы сейчас отправляетесь?

– Через две минуты, – недовольно буркнул в ответ усатый водитель.

Ему очень не понравились красные, мутные глаза обратившейся к нему молодой женщины.

«Наркоманка, наверное», – подумал он.

– Сколько будет стоить билет до конечной? – не отставала «наркоманка».

– Билет в кассе надо брать!

– Я не успею. Сколько будет стоить?

Усатый назвал цену. Лёка отдала деньги и вошла в автобус.

Вот счастье – задние сиденья не были заняты. Лёка вжалась в самый темный, самый дальний угол, закрыла глаза и на какое-то время как будто потеряла себя.

Когда она вновь вернулась в реальность, автобус уже ехал. Огромный город, в который Лёка так стремилась одиннадцать лет назад, проносился мимо и скоро должен был остаться позади. Лёка подумала, что забыла, куда, собственно, она взяла билет, но это было не главное.

Главным было уехать как можно быстрее и как можно дальше.

Болела голова, но Лёка согрелась в углу и как будто оцепенела. Ощущение огромного, непоправимого горя, разрывавшего сердце, никуда не ушло, но слезы ненадолго высохли. Лёка вспомнила, как где-то читала о том, что человек не может чувствовать одновременно несколько источников боли. Одна, самая сильная боль, должна заглушить остальные боли. Но она чувствовала боль сразу в нескольких местах. Болела голова, разрывалось сердце, и, в довершение всего, начали болеть почки – сразу обе. Единственное, что утешало, – в автобусе было очень тепло.

Автобус остановился, в салон зашли какие-то люди. Кто-то поставил рядом с Лёкой большую хозяйственную сумку, из которой выглядывала длинная толстая веревка, вроде тех, которыми пользуются альпинисты. Веревка заинтересовала Лёку. Автобус тронулся, остановка осталась позади, а Лёка все рассматривала веревку и все гадала, кому и зачем такая могла понадобиться.

Это длилось недолго. Налилась грудь, и Лёка подумала, что давно не кормила Даньку. Потом через секунду вспомнила, что ей больше никогда не придется его кормить. Даня, ее сын, которого она, оказывается, очень, очень любила, умер, потому что она оставила его на улице в холодную ночь.

Автобус был старый, ехал с шумом и дребезжанием, и потому никто из пассажиров не заметил, что сзади громко, навзрыд, плачет молодая женщина с красными глазами, с остановившимся взглядом…