Легко ли быть человеком. Сказки для взрослых - [4]

Правда, у нее есть и оправдание – уж очень она была молода, а молодость всегда бесшабашна, нерасчетлива и рискова. Раскачиваясь на легком ветерке, гусеница делала все возможное, чтобы красавец-жук ее заметил, но тот деловито поглощал что-то на соседней ветке, сказочно гудел и не обращал на гусеницу никакого внимания. Зато рядом вдруг появился и заохал чудесным образом расписанный мотылек:

– Дорогая гусеница, какая же вы красавица! Ах, какие лапки, какая стройность и грация! Я от вас без ума. Тут же делаю вам предложение.

Восторгаясь, махая от избытка чувств крылышками бесконечно быстро, он совсем загородил от нее жука. Гусеница снова забралась на листочек и с досадой сказала:

– Да отстали бы вы от меня, несносный. Летите своей дорогой, я замуж не собираюсь.

Странно, но мотылек не обиделся:

– Не буду, не буду вам докучать, прелестница, может, еще передумаете. Право, я очень надеюсь на это и прилечу еще!

Наконец он куда-то исчез. Но, увы, и жука тоже не было видно. Свет померк для гусеницы, всю ночь она не сомкнула глаз, а под утро пошел такой сильный дождь, что носа нельзя было высунуть, хотя, когда на миг дождь перестал, ей показалось, что мелькнул рядом мотылек, но дождь припустил с новой силой и увидеть что-то или кого-то не было уже никакой возможности. И так целый день.

Гусенице было и грустно, и скучно, хорошо хоть еда рядом, а то совсем раскиснуть можно. Следующий день был таким солнечным и теплым, как будто хотел извиниться за вчерашнее и позволить всему живому наверстать упущенное. Жужжали весело пчелы, сновали муравьи, какие-то непонятные букашки повылазили изо всех укромных мест, и наша гусеница ожила, повеселела. Снова забралась на свой недоеденный листочек и, лениво жуя, стала ждать. Мы даже не говорим – кого, и так все ясно – жука, конечно. И он прилетел.

Сказочной музыкой было его гудение для гусеницы, она вся трепетала от восторга, глядя на эту блестящесть и бархатистость. Жук, наверное, был твердопанцирный, поскольку ничего не замечал. Он деловито перебирал своими бархатными лапками, шевелил щегольскими усиками и занят был только собой и своими делами. От вздыханий гусеница перешла к слезам. Но где это было видано, чтобы кому-то помогли слезы? Недаром говорят – слезами горю не помочь. А горе, видимо, приключилось, хоть и незаметно, можно сказать, на пустом месте. По всему было видать, что влюбилась гусеница безответно. Заливаясь горькими слезами, гусеница все же решилась признаться своему предмету, а вдруг он действительно просто ее не видит? Глазами слаб – бывает же такое?

– Простите меня, дорогой жук, – робко начала она, подбираясь ближе к ветке, на которой он сидел, – но я так хочу с вами познакомиться. Вот уже целых два дня я думаю только о вас.

Жук пошевелил своими холеными усиками, сбросил что-то невидимое с лапки и усмешливо ответил:

– Мадам, я к таким признаниям очень привычен. Если б вы знали, сколько желающих составить мне пару. Еще бы, я богат, удачлив, очень и очень недурен собой. Все вместе это редчайшее явление, так что ваш интерес мне не удивителен.

Гусеница слушала и глядела, глядела и слушала. Слов у нее не было.

– М-да-с, – прогудел между тем жук, – я еще не встретил свою половину, представляете, какое это должно быть совершенство?

Он поднял усики вверх и поводил ими по воздуху, а потом скучно и равнодушно сказал:

– Прощайте, мадам, – расправил свои сверкающие лаковые крылышки и полетел.

Гусеница завороженно смотрела ему вслед. Слезы застилали ей глаза, сердце разрывалось от горя, но что тут скажешь? Она понимала, что жук был прав. Вон он летает легко, свободно, красиво, а ей никогда не узнать радость полета. Полированная лаковость его панциря сверкает на солнце, бархатное брюшко притягивает взор своей шелковистостью, а эти сногсшибательные, щеголеватые усики? А сказочное по красоте гудение? Ну, кто она такая, чтобы быть достойной его внимания? Зеленая, длинная, несоразмерная, передвигается, некрасиво выгибаясь, какими-то скачками, а если ползет, то жди не дождешься, когда она приблизится. Ужас да и только.

Этот ужас буквально раздавил, расплющил ее. Гусеница замерла без чувств, без желаний, свернулась, скукожилась, завернулась в какие-то мохнатости и, не в силах терпеть раздирающую боль в сердце, провалилась в беспамятство. Последнее, что долетело до нее, но уже как бы совсем из другого мира, был голос мотылька, спрашивающий у каждого встречного:

– Скажите, вы случайно не видели здесь необыкновенную красавицу, все ищу ее и не могу найти.

– Да кто же это? – недоумевали расспрашиваемые.

– Ах, мне трудно объяснить, – горевал мотылек, – я знаю только, что это сказочная красота, и я потерял из-за нее голову и интерес к жизни.

– Неужели? Что вы говорите? – сочувствовали все мотыльку. – Мы бы рады были вам помочь, но не знаем, кого надо искать! Нам бы подробнее ее приметы.

– Какие могут быть приметы, – кручинился мотылек, – красавица из красавиц, вот и вся примета. Ума не приложу, куда она пропала. А мне без нее и жизнь не мила, видно, и мне пропадать придется.

До гусеницы, в ее бесчувственном состоянии, вдруг все же долетел сказочный звук – гудение жука. Что-то в ней вроде бы и шевельнулось даже, но тут она услыхала, как на вопрос мотылька, не видел ли он чудную красавицу, жук ответил: