Легкая корона - [8]

Про то, что он увидел в Мавзолее, не было ни одного слова. До Сашки, впрочем, мне было далеко, но все-таки и меня нельзя было оставлять без присмотра, поэтому мои творческие потуги заканчивались тем, что я просто переписывала мамино произведение набело своим корявым почерком. Так продолжалось до восьмого класса, когда мама категорически, раз и навсегда отказалась сочинять за меня.

Но я как раз перешла в другую школу; учителя были другие, требования тоже, и никто не удивлялся, почему вдруг так поменялся мой стиль.

Настоящей катастрофой стало поступление в университет, точнее — вступительное сочинение. Известно было, что для сочинений дают на выбор три темы: одну из русской литературы, одну — из советской и одну — что-то вовсе непонятное, за что все наперебой советовали не браться ни в коем случае. Мне пришла в голову гениальная идея — поскольку сама я писать не умею, надо собрать у всех знакомых сочинения по русской литературе и выучить их наизусть. Некоторое время я так и делала: зубрила чужие опусы, благо память имела отличную. Все закончилось, когда мама решила прочитать одно из сочинений, которые я заучивала в тот день. Оно на самом деле было абсолютно бредовым и корявым, но мне было все равно: до рефлексий ли, когда надо еще и к другим предметам готовиться. Моя бабушка в таких случаях говорила: «Некогда жопу подтирать, надо Америку догонять».

— Все! Это полное безумие, — твердо сказала мама. — Я не хочу, чтобы ты забивала себе голову всякой чушью, и выбрасываю все эти чужие глупости. Тебе они не нужны.

Собрала все в мешок и вышвырнула из квартиры.

Что же делать? Мама хотела, чтобы я начала ходить к репетитору по русскому языку. Я обратилась к бывшей однокласснице Наде Перовой, которая поступила на филфак. Та дала мне телефон репетиторши, которая ее подготовила и преподавала на их факультете.

Я договорилась с этой дамой об уроке. Ее квартира располагалась в старом московском переулке, в только что отреставрированном старинном доме. И что это была за квартира! Я таких еще не видела. Огромная, с высоченными потолками, широкими окнами и большими комнатами. В комнате, где проходили занятия, стоял деревянный стол, за которым запросто могли поместиться человек двадцать. Сама хозяйка дома вначале меня напугала. Она была одета в какой-то немыслимый бесформенный балахон, во рту не хватало нескольких зубов, а в руке дымилась папироса. Прямая противоположность моей маме — ухоженной, с красивыми волосами, в шубе, с кольцами. Мне со стороны было забавно наблюдать, как они оценивающе смерили друг друга глазами, и каждая ух как не понравилась другой.

«Ну, все, — подумала я. — Сейчас пойдет гнать про еврейское засилье…»

Ее звали Мария Константиновна. Она любезно пригласила нас в комнату и начала объяснять, что преподает только тем, кто поступает на филфак, и что для поступления на любой другой факультет никакой особой подготовки не требуется. Короче, вежливо выпроваживала нас. Мама особо не сопротивлялась. Но Перова сообщила мне, что эта дама творит чудеса даже с самыми бездарными абитуриентками из мажорских семейств, глупыми, нелюбознательными, ленивыми и чрезмерно уверенными в себе, поэтому я детально обрисовала Марии Константиновне мою ситуацию.

— Девочка, которая вообще не может писать, — в ней проснулся научный интерес, — ну, давайте посмотрим. Приходи через два дня. Но одна, без мамы. Я думаю, что она уже достаточно взрослая, чтобы быть самостоятельной, — сказала она маме. Мама только слегка усмехнулась в ответ.

Через два дня, когда я пришла на урок, за столом в комнате сидело человек десять, все девушки. Они готовились к устному экзамену по литературе, как мне показалось. Говорили о проблеме «лишнего человека» и еще что-то такое, очень умное, филологическое; все были уверены в себе — со стороны это походило скорее на сцену из фильма, чем на унылое занятие с репетитором.

— Алиса, а что ты думаешь на сей счет? Вот возьми ручку, напиши. Если тебя отвлекают разговоры, ты можешь выйти на кухню.

Глупости, которые с таким апломбом произносили будущие филологини, так разозлили меня, что я без возражений и отговорок вроде «Я же не умею!» пошла на кухню и там, на краю заставленного тарелками деревянного стола, стала что-то писать о лишних людях.

Когда я закончила писать, ученицы уже разошлись.

Прочитав написанное мной, Мария Константиновна сказала следующее — я запомнила, потому что эти слова изменили мою жизнь:

— Алиса, мне тебя учить нечему. Ты прекрасно пишешь. У тебя есть свои мысли и есть свой стиль изложения этих мыслей. Ты должна писать…

Больше я не взяла ни одного урока. За вступительное сочинение я получила «пять». Но с тех пор я ничего не писала, если не считать тех писем в «Юности». Они, правда, говорили, что пишу я хорошо и у меня есть свой стиль. Так что я решила: главное — вера в себя. Как-нибудь справлюсь с интервью, тем более что много самой там писать не надо.

В ПИТЕР

Ночь в «Красной стреле» я провела без сна — все представляла себе предстоящий разговор с Цоем. Бесконечно прокручивала в голове вопросы, тренировалась пользоваться навороченным японским диктофоном, который мне дал Костя. Вроде бы все было неплохо и я успокаивалась на короткое время, но потом червь сомнения опять начинал терзать мою душу. Очень не хотелось опозориться, не хотелось выглядеть смешной и наивной, и я в энный раз повторяла вопросы и жала на кнопки.