Легкая корона - [3]
Что за чушь? Так по-русски не говорят. Или она возьмет в рот, или сделает минет.
Господи! Это Совок, 88-й год, кругом царит полнейшее ханжество и пуританство. Мне 18, и я — еще девственница. Я и слов-то таких раньше вслух не произносила, а тут спокойно рассуждаю об этом с незнакомым практически мужчиной, старше меня больше чем на десять лет! Но, кажется, впечатление я на него своей раскованностью и искушенностью произвела: вижу, он искоса поглядывает на меня с любопытством.
— Н-да, с русским языком у них неувязочка вышла. Но ведь они — панки, главное — экспрессия. Тебе нравится панк? Что ты вообще слушаешь? Кроме «Аквариума», конечно…
— Да «Аквариум» вообще не моя любимая группа. Я «Звуки Му» больше всего люблю! Петя — гений!!! Я на всех их сейшенах была за последний год.
— А что ж ты тогда Гребенщикова на себе таскаешь, а не Мамонова?
— Во-первых, у меня нет фотки мамоновской, а во-вторых, его никто не знает, а БГ все знают и поэтому сильно злятся, когда видят. А если Мамонова повесить, то будут спрашивать: «А кто этот мужик?» Понимаешь, так весь эффект пропадет.
Громов начал ржать.
— Эффект… Просто ты девочка в пубертатном возрасте, которая писается и визжит при виде своего кумира. Другие — от Жени Белоусова. А вы — от Гребенщикова или Цоя. Хотя я не отменяю значения их раннего творчества и влияния на наш рок.
— Ты ничего не понимаешь. Цой — он такой…
— Конечно, не понимаю. Мне яйца мешают. У него сексуальная харизма сильная, вот и действует тебе на яичники, или где там у вас гормоны образуются. К музыке, к настоящему высказыванию вся его поза Последнего Героя отношения не имеет.
— На концертах «Битлз» или «Роллинг Стоунз» девочки тоже визжали и плакали, но это не мешает им быть самыми великими рок-группами.
— Да, но и тем и другим этот визг так надоел, что они бросили выступать и засели в студии, писать альбомы. А Цою нравится вся эта истерика…
В это время мы уже шли к его дому. Слушать какие-то суперважные альбомы, без знания которых немыслимо даже думать о том, чтобы писать о роке.
Я насупилась и замолчала. Несмотря на все мои старания казаться серьезной и крутой, на рассуждения о минете и тому подобное, меня все равно назвали маленькой безграмотной девочкой, да еще обвинили в том, что у меня есть яичники.
Громов посмотрел на меня и засмеялся.
— У, губы надула. Как маленькая… Давай очки снимем, а то у меня папа дома. Он, знаешь, профессор, античную эстетику преподает, — может испугаться.
Он наклонился, протянул руку и снял с меня очки, убрал волосы с лица.
— Полями повеяло… Свежестью… — немного наклонился ко мне, потянул носом воздух. — Погоди, чем это от тебя пахнет? Какими-то полевыми цветами. Как там у Бунина? «Веет от них красотою стыдливою/ Сердцу и взору родные они/ И говорят про давно позабытые/ Светлые дни».
Папа-профессор ничуть не удивился тому, что в 12-м часу ночи сын привел незнакомую девушку. Громов оставил меня с ним наедине, пока быстренько наводил порядок у себя в комнате, и мы очень мило поговорили. Он был очарователен в каком-то старорежимном духе. Потом я слушала «Пинк Флойд» и «Ти Рекс» на громовском старом катушечном магнитофоне. Альбомы были магнитные, на бобинах, и чтобы заправить их в аппарат, требовалось немалое умение и ловкость. Это был целый ритуал, священнодействие.
Я потеряла счет времени. Со мной почти на равных разговаривал взрослый мужчина, авторитет, можно даже сказать — легенда в своей области. У него был свой журнал — андеграундный, он организовывал подпольные рок-фестивали, его забирали в милицию, за ним охотился КГБ. Он сказал, что я похожа на лебедя и от меня пахнет фиалками, незабудками, или какие там еще есть полевые цветы. Он знает наизусть Бунина и Сида Барретта. Ему беспрерывно звонили по телефону, но он всем говорил, что занят, говорить не может, и возвращался ко мне. Голова у меня кружилась…
— А как ты доберешься до дома? Уже поздно. Метро не ходит, — вдруг спросил меня Громов.
— Ого, уже два! — я в ужасе подумала, что не позвонила домой и не предупредила маму, что задержусь. Она знала, что я в своем прикиде пошла на рок-концерт, и вот ночь, а меня все нет. Мама наверняка не спит, сходит с ума, думает, что меня забрали в милицию. Но звонить? При нем? Показывать, что я — не свободный самостоятельный человек и должна отчитываться перед родителями? Ни за что!
— Останешься у меня? — как ни в чем не бывало, по-будничному, спросил Громов. — Я постелю тебе на диване.
— Нет-нет, я поеду домой. На такси.
— Ты где живешь?
— «Красные Ворота», Земляной Вал — на Старобасманной.
— В самом центре? Это будет стоить отсюда не меньше червонца.
— Ничего, у меня есть деньги.
— Ну, смотри, как хочешь. Я тебя провожу.
«ЮНОСТЬ»
За пару месяцев до моей встречи с Громовым мне позвонили из «Юности».
— Привет, — говорят, — мы из «20-й комнаты».
— Ой, — говорю я.
— Ты же нам писала? — говорят.
— Да, — отвечаю.
— Ну, вот. Мы тут всей командой читали твое письмо. Оно нам очень понравилось. Приходи к нам. Хочешь?
— Конечно, хочу!
Журнал «Юность» обладал в моих глазах некоторым романтическим ореолом, там Аксенова когда-то печатали; кроме того, «20-я комната» была чуть ли не единственным местом, где писали о роке, и писали хорошо. Я пошла в первый раз, мне понравилось, и я стала ходить туда регулярно.
Точная, веселая и правдивая до жестокости книга Алисы Бяльской «Опыт борьбы с удушьем» затрагивает те стороны советской жизни, о которых молчали тогда и почти не говорят сейчас, – бега, тайные игорные салоны, организованные известными актерами, артели художников, которые расписывали среднеазиатские сельсоветы и детские сады… Младший научный сотрудник, предприимчивый любитель dolce vita Савелий, он же Сева, он же Бяша, стремясь к свободе, придумывает аферу за аферой и никак не вписывается в узкие рамки своего времени.
Две девушки-провинциалки «слегка за тридцать» пытаются покорить Москву. Вера мечтает стать актрисой, а Катя — писательницей. Но столица открывается для подруг совсем не радужной. Нехватка денег, неудачные романы, сложности с работой. Но кто знает, может быть, все испытания даются нам неспроста? В этой книге вы не найдете счастливых розовых историй, построенных по приторным шаблонам. Роман очень автобиографичен и буквально списан автором у жизни. Книга понравится тем, кто любит детальность, ценит прозу жизни, как она есть, без прикрас, и задумывается над тем, чем он хочет заниматься на самом деле. Содержит нецензурную брань.
Читателя, знакомого с прозой Ильи Крупника начала 60-х годов — времени его дебюта, — ждет немалое удивление, столь разительно несхожа его прежняя жестко реалистическая манера с нынешней. Но хотя мир сегодняшнего И. Крупника можно назвать странным, ирреальным, фантастическим, он все равно остается миром современным, узнаваемым, пронизанным болью за человека, любовью и уважением к его духовному существованию, к творческому началу в будничной жизни самых обыкновенных людей.
Есть люди, которые расстаются с детством навсегда: однажды вдруг становятся серьезными-важными, перестают верить в чудеса и сказки. А есть такие, как Тимоте де Фомбель: они умеют возвращаться из обыденности в Нарнию, Швамбранию и Нетландию собственного детства. Первых и вторых объединяет одно: ни те, ни другие не могут вспомнить, когда они свою личную волшебную страну покинули. Новая автобиографическая книга французского писателя насыщена образами, мелодиями и запахами – да-да, запахами: загородного домика, летнего сада, старины – их все почти физически ощущаешь при чтении.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!