— Дайте хоть умыться, — прошептал он распухшими губами.
— Ага… Щас, — оскалился мордатый опер с узким лбом и злыми, кабаньими глазами. Потом подумал и, ткнул ему в окровавленные губы, непогашенный окурок. Рысак застонал от острой боли.
— Отставить, Мочилко, — голос был явно начальственный, с оттенком усталости. Потом он обратился к кому-то еще. — Когда же они приедут? Этот дохляк сейчас сдохнет, а мне отвечай потом за него.
— Обещали быть с минуты на минуту, товарищ подполковник, — ответил тот, к которому обращались. Он подошел к балконным перилам и выглянул наружу. — Кажись, приехали.
Через некоторое время в комнату вошли трое…
* * *
Вошедшие были довольно безлики, одинаково одеты и выделялись однотипными лицами. Если бы не проведенная ранее операция по разделению этих сиамских близнецов, можно было подумать что они между собой срослись… Некий налет унылой серости, ярко демонстрировал их ведомственную принадлежность.
С недовольством посмотрев на избитого, вывернутого наручниками Рысака, их главный строго поинтересовался:
— Когда вы уже научитесь тихо и спокойно работать? Устроили здесь балаган. Собрали под окнами половину микрорайона… Очень, непрофессионально… Хорошо, что еще пальбу не открыли. Просишь, вас просишь… — он безнадежно махнул рукой, как бы подводя черту под сказанным. — Вы, все оформили?
Последний вопрос относился к главному оперу, тому которого называли подполковник.
— Более-менее, — зло ответил тот. Мильтону было неприятно когда его отчитывали при подчиненных.
Однако, прибывшие никак не отреагировали на внутренние переживания милицейского чиновника.
— Мы его у вас забираем, — безликий штатский, не глядя протянул несколько скрепленных листов бумаги. — Вот постановление о передаче этого дела, вместе с задержанным в наше ведомство. Снимите с него наручники и дайте умыться.
— А если он, после этого, вытрет все улики и нашему эксперту, ничего не удастся найти, что тогда? — явно не желая сдаваться, зло спросил подполковник. Хотя и сам не понимал, какие улики их эксперт может найти в больничном коридоре и на балконе.
— Об этом, мы у него сами спросим?
Он подошел к лежащему на залитом кровью кафеле, Рысаку. Присел перед ним на корточки. И, не боясь испачкать кровью руки, взял его подбородок и резко приподнял так, что хрустнули шейные позвонки, лениво спросил.
— Скажи, Колюнька, ты ведь не будешь затирать улики, а то уголовный розыск очень волнуется? Ну? Не будешь?
Полусидящий, полулежащий Николай, только и смог прохрипеть: «Пусти, начальник, шею сломаешь. Не буду я тебе отчетность портить».
Удовлетворенный таким ответом, он поднялся. Как что-то уж совсем привычное, вытер руки о поданый его молчаливым спутником платок. И обращаясь в пространство, но все таки больше к подполковнику, угрожающим тоном произнес:
— Снимите с него наручники. Приведите его в порядок, и найдите ему какие-нибудь брюки.
После этого он опять присел перед ним на корточки и стал в упор разглядывать.
— Так, кровотечение вроде прекратилось. Эко, они тебя, шустрилу, разукрасили… А потом еще удивляются, почему их так народ не любит?
Николай только и смог промычать, пытаясь размять затекшие руки и ноги: «Откуда мое имя знаешь, начальник?»
На что тот, с беспокойством рассматривая его распухший нос, спокойно произнес: «Всему свое время.»
* * *
Нашли ему, там в больнице, чье-то старое спортивное трико. Обработали синяки и ссадины. Для чего-то перевязали голову. И повели такого красивого, на выход. Но не через технический вход-выход, там, где паркуются машины и снуют взад-вперед юркие носилки на колесиках, а через центральный, где в это время, как обычно собралась толпа больничных посетителей и просто праздного люда.
Собравшуюся публику привлекло большое количество милицейских машин. В толпе уже живописно рассказывали про то, как один парень, не выдержав милицейских пыток, выпрыгнул с крыши больницы. Должен был разбиться, но успел зацепиться за какой-то кабель и совершив серию кульбитов и двойное сальто, ушел было от погони, но пуля настигла беглеца…
Свистящим шепотом, дико вращая глазами, свидетели, которые все это видели своими глазами, рассказывали как он, голыми руками, задавил сначала двух, а к моменту вывода Рысака из больничного корпуса, уже шестерых ментов. При сообщении каждой новой подробности, толпа одобрительно гудела.
— Бля, буду, — горячился расхристанный дядька в выцветшей ковбойке и пилотке из газеты. — Видать, эти гандоны, в десятером на него навалились, а он их, как щенков разбросал. Ты представляешь, он в него из «ливольвера» шмальнул, а пацан, видать, из стали, не меньше. От него пули отскакивают. Но, видать, гниды изловчились и подстрелили его в грудь. Кровь хлещет, а ему, видать, хоть бы что. Дай, что ли сигарету, а то, видать, успокоиться ни как не могу.
Он еще мог долго и живописно, «видать», всем рассказывать, если бы двое парней, звякнув сеткой вина не отвлекли его внимание и не увлекли его «отливать пули» за территорию больницы, подальше от посторонних. Они даже отойти не успели. Как раз в этот момент, по толпе пронесся шорох: «Ведут, ведут».
