Легионер. Век Траяна - [74]

— Глянь, слеза, она плакала перед смертью, — сказал Квинт, присев на корточки и трогая еще теплую морду.

Молчун вызвался освежевать косулю и тут же извлек из ножен кинжал.

Когда охотники вернулись назад по своим следам, костер радостно полыхал. Пообсохнув и подождав, когда пламя спадет, на жердине поставили жарить добычу. С туши стекали в костер капли жира, пламя рассерженно шипело.

— Говорят, Адриан медведя завалил. Шатуна, — сообщил Крисп. — Трибун ходил на охоту вместе с Декстром.

— Адриан — хороший охотник, — сказал Приск то, о чем все и так знали.

Про себя подумал:

«Жаль, медведь не задрал Декстра».

Квинт выдрал из своего шлема войлочную подкладку, сходил к ручью, набрал там воды, воду согрели, бросая в нее раскаленные камни — коптить шлем на огне даже недалекий Квинт не решился. Обычно у каждого из солдат имелся медный котелок для стряпни. Но в этот раз Валенс запретил им брать с собой нелегкий солдатский скарб. Согретую воду замутили взятым с собой вином, когда пили, угольки поскрипывали на зубах. Уже в сумерках соорудили шалаш — поставили колья, накидали лапника на землю и на жерди, легли вповалку, плотно прижавшись друг к другу. У костра дежурить должны были по двое.

Так прошел первый день в пути. Таких дней предстояло еще десять, сообщил им Валенс, прежде чем легионеры, укрывшись плащами и кое-как отмытой в ручье добытой шкурой, завалились спать. Часть мяса зарыли в снег у входа в шалаш — на завтрашний день.

Валенс учил их, как выжить одним без легиона, без жилья в лесной чаще. Как окапываться в снегу, делать из звериных шкур обувку, из веток — снегоступы. Учил распознавать, где на реке лед тонок, а где выдержит вес их тела. В проруби учил ловить рыбу на самодельную снасть, в лесу — читать следы на снегу, определять, свежий ли отпечаток звериной лапы или уже три дня как оставлен. Учил делать из веток и ремешков от калиг силки и ставить на звериных тропах.

* * *

На третий день марш-броска Молчун провалился на льду. Речка была неглубокая, Молчун достал ногами до дна, и его не унесло течением под лед. Вмиг проламывая дорожку, к нему кинулся Малыш, вытащил и вынес товарища на берег. «Купальщики» скинули мокрую одежду, остальные поделились кто сухой туникой, кто плащом, живо развели костер, соорудили шалаш из лапника.

— Еще кто из вас дураков провалится, изувечу! — пообещал Валенс.

Слово «изувечу» он произносил довольно часто. Означало — приложит от души пару раз палкой. Но впечатление его угроза всегда производила, как будто он в самом деле собирался выломать руки и ноги.

— Если ты один в лесу из полыньи вылез, в чужом лесу, — уточнил центурион, — костер не сможешь сразу развести и обогреться — верная смерть.

На десятый день контуберний вместе с Валенсом вернулся в лагерь. У ворот лагеря легионеры, в покрытых сажей костров плащах, похудевшие, хищно сверкающие белыми зубам на грязных лицах, удостоились похвалы.

— Возможно, кто-то из вас и доживет до конца предстоящей войны, — сказал Валенс. — А сейчас в баню. Живо. От вас воняет, как от козлов.

* * *

— Гай, ты думаешь, будет война? — спросил Квинт, когда вся «славная восьмерка» расселась по деревянным скамьям в парилке.

— Непременно, — отвечал сонно Приск. От жара он надел на голову суконную шапочку и сделался похож на знатного дака.

— Боишься?

— Нет. — Приск пожал плечами. Мало что осталось от того мальчишки, что прибыл в легион в последнее лето правления Домициана.

Никогда прежде Гай не ощущал так свое тело — как совершенное и страшное оружие, которое некто другой в любой момент может швырнуть во врага. Да, сейчас, в парилке, легионеры выглядели внушительно — широкие плечи, рельефные мышцы. Но и первые шрамы появились почти у всех. С каждым годом этих отметин будет все больше и больше. Больше, чем золотых монет в сундучке знаменосца на личном счету.

— А я боюсь, — признался Квинт.

Он по-прежнему был слабее всех, но у него был один талант, ради которого, как подозревал Приск, недотепу оставили в отряде Валенса: Квинт умел с поразительной точностью на воске или просто на щепке нарисовать маленькую карту — отобразить все изгибы ручьев и речек, обозначить все горушки и перевалы. Неуклюжая с мечом, со стилем его рука обретала поразительную точность. Он никогда ничего не исправлял, не разравнивал плоской стороной стиля воск — все получалось у него с первого раза. Правда, он не умел рисовать людей, особенно лица. Но этого, как понимал Приск, от легионеров и не требовалось.

* * *

В конце апреля Адриан вызвал Приска к себе. Военный трибун сидел в таблинии — просторной комнате с двумя окнами и двумя дверьми — одна напротив другой.

Половина стены была уже оштукатурена, нанесен последний слой для фрески. На деревянной подставке в ряд выстроились банки с разноцветными порошками и кувшин с водой. Сидевший в углу мальчишка приматывал толстыми вощеными нитками к ровным палочкам пучки беличьей шерсти.

У Приска засосало под ложечкой. Желание страстное, ни с чем не сравнимое, повлекло его к этим краскам и кистям, к стене, которая, благодаря добавлению мраморной пудры, сверкала, будто была из настоящего мрамора.