Легенды о проклятых. Обреченные. - [8]

Самое первое, что сделал Данат, став Верховным — отнял все земли у Варшаса и присоединил их насильно к храму, взяв провинцию отца с помощью астрелей-воинов. И когда Нет-старший стоял перед собственным сыном, преклонив колени, тот приговорил его к вечной опале, изгнанию и отлучению от храма.

Как говорили в народе, сын не простил отцу подрезанных яиц и отобрал него его собственные. Варшас был изгнан из Лассара и бежал к островам, где был пойман дикарями, оскоплен и распят на пятиконечной звезде.

Когда Данату сообщили о смерти отца, тот поставил пять свечей за упокой его души и отбыл в Тиан на свадьбу Ода Первого.

И сейчас Данат смотрел, как искрятся на солнце белоснежные курганы. Бесконечная зима — величественная красота смерти. Пугает и завораживает. Где-то там, за темной кромкой леса или за горизонтом, крадутся проклятые валласары во главе с вечно улыбающимся Саананом в человеческом обличии. Они идут в храм. Они близко. И Данат с ужасом и предвкушением думал о том, как проклятый урод в железной маске въедет в город и найдет труп своей шлюхи обугленным, а храм — сгоревшим дотла.

*1 -

Астра делилась на пять фракций.

Первая — Первый ранг. Верховный астрель.

Вторая — Второй ранг. Высшие астрели

Третья — Третий ранг. Мастера

Четвертая — Низшие.

Пятая — Астрели-воины

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ОДЕЙЯ

Мне не было страшно. Наверное, я уже так много всего потеряла, что меня уже нельзя было чем-то напугать. Точно не смертью. Я призывала ее в своих молитвах. Я ждала ее каждой ночью и по утрам, открывая глаза, долго смотрела в потолок и проклинала Иллина за то, что не берет меня к себе. По вечерам молилась ему, а по утрам ненавидела его лютой ненавистью. Иногда мне казалось, что я сошла с ума. Я слышала, как он плачет. Мой ребенок. Кричит надрывно, громко, я бежала на этот плач, прижимая руки к перевязанной груди, из которой так и не ушли еще остатки молока. Оно приливало на плач младенца. И я раскачивалась из стороны в сторону, зажимая уши руками — это его плач. Моего мальчика. Я совершенно обезумела раз слышу его наяву.

И, спотыкаясь, бежала вниз по лестнице и натыкалась на Лаис с ребенком. На какие-то мгновения я словно видела своего сына. Вейлина. Это ведь он. У него такие же крошечные пальчики, ноготки, это его голос, это его светлый пушок на голове. Я тянула руки и тут же опускала, потому что Лаис в ужасе шарахалась от меня, прижимая к себе своего сына.

Мне хотелось орать, чтоб она убиралась. Чтоб не бередила мне душу своим счастьем, чтоб не втыкала мне в глаза гвозди своего радостного материнства тогда, когда я… такая пустая, такая гнилая внутри. Сползала по стене, впиваясь пальцами в волосы, тихо скуля, глядя, как она осеняет себя звездой и пятится с малышом на руках к себе в келью.

Я хотела бы обезуметь, но с моим разумом ничего не происходило. Я была отвратительно в себе, омерзительно вменяема и прекрасно осознавала, что никто и ничто не вернет мне моего мальчика. Траурная одежда висела на мне мешком пока Данат на распорядился снять траур на что я послала его к Саанану. Никто не вправе решать сколько времени носить мне свою боль на себе.

Днем мы выезжали в деревни, отмаливать умерших от оспы и от чумы. Я смотрела на чужое горе и боль, но мне не становилось легче, скорее, я понимала, что есть потери, которые не восполнить со временем. Люди болтали о пришествии самого Зверя на землю, о приближении всадников апокалипсиса во главе с самым жутким монстром в железной маске, несущим смерть за собой. Они могли не называть имени — я знала, кто идет сюда, знала, кто ищет меня и не успокоится, пока не найдет. Мне хотелось, чтоб нашел и казнил сам. Посмотреть в его глаза волчьи, убрать волосы с затылка и склонить голову покорно у его ног. Ожидая взмаха меча. Все, как он хотел…пред ним на коленях сломанная и жалкая Одейя дес Вийяр. Отрекшаяся от Иллина. Не ставшая ему ни женой, ни любовницей, ни матерью его сыну. Меня не брала никакая хворь. Я больным молитвы читала и воду с едой подносила. Каждое утро мы брали золотые из пожертвований храму и покупали на рынке хлеб, смазанный жиром для сытности. Несли его в дома с черными тряпками на крыше, колыхающиеся от ветра или покрытые снегом и инеем. Так помечали дома, где царила зараза. Моран предостерегала меня, чтоб я не снимала перчатки и шарф с лица, а потом мыла руки и меняла одежду, но мне было все равно. Я кормила несчастных лично и сидела у их постелей, слушая предсмертные исповеди или бессвязный бред и искренне надеялась, что рано или поздно Иллин все же возьмет меня к себе.

И он меня услышал. Не так, как я представляла, и не так, как я думала. Иногда мне вообще казалось, что Иллин и Саанан — это одно и то же. Только люди не знают об этом.

Мы шли из города пешком, послушницам храма не давали лошадей — не пристало верхом ездить ниадам. Моран сопровождала меня, как и всегда. Она была единственным моим утешением, и она же мешала мне покончить со всем одним махом. Я боялась, что ее сошлют куда-то или казнят, едва она останется одна. Я даже не могла дать ей свободу. Закон Лассара запрещал освобождать валласских рабов. Их можно было только продать или убить. Но не отпустить. И пока я была жива, никто не трогал мою верную служанку. Даже несмотря на мое положение, люди все еще склоняли передо мной головы и целовали подол моей белой траурной рясы, вознося молитвы. Покаявшаяся ниада, согласная принять постриг, казалась им почти святой. Ровно до той самой минуты, пока Данат Третий не произнес свою речь с балкона храма и не отправил гонцов по всему Нахадасу с вестью о сожжении шеаны и предательницы, которая понесла от врага, которая легла с тем, кто убивал их мужей и сыновей, насиловал их женщин и дочерей. Именно поэтому земля Лассарская проклята. Великий служитель Иллина прекрасно знал, как посеять ненависть в умах фанатиков после того, как ниада отказалась возлежать с ним самим. Но все это будет позже.