Легенды нелегальной разведки. Из истории спецслужб - [174]

Кап-три отдает быстрые и четкие распоряжения. Одна группа с каплеем во главе быстро блокирует казарму. В ней, по нашим данным, не более взвода солдат. Вторая группа змейкой просачивается в основной корпус и растекается по этажам. Бойцы разбиваются на пары, перед каждой поставлена определенная задача, которую они знают назубок.

Не проходит и минуты, как со стороны казармы раздаются два приглушенных взрыва. Выстрелов, однако, не слышно. Значит, противник не успел применить оружие. В основном здании проходит зачистка.

Мы с Валеркой, Вано и еще двумя бойцами спускаемся в подвал. Третий, самый нижний этаж одновременно является тюрьмой, в ней содержатся люди, которые для остального мира просто не существуют. Они не умерли — они исчезли, пропали, испарились. Чувствую, как нарастает нервное напряжение. Что я там увижу? Смогу ли опознать людей, которых мы ищем? Волна тревожных вопросов захлестывает. Надо сосредоточиться, чтобы возбуждение не взяло верх, иначе беды не миновать.

На двух этажах не находим никого, кроме одного охранника, который, даже не успев приподняться со стула, ткнулся головой в стол и замер навсегда.

Спускаемся по каменной лестнице вниз. Перед нами дверь в коридор. Ребята, прикрывая меня собой, следят за жестами командира. Внезапно из-за двери раздается одиночный пистолетный выстрел, и парни мгновенно срывают дверь с петель.

Коридор пуст. За столом дежурного надзирателя в неестественной позе сидит человек в форме унтер-офицера. Мы почти бегом приближаемся к нему. Вано сталкивает тело на пол, чтобы лучше рассмотреть. Мундир застегнут на все пуговицы, в виске — дырка. Ключи от камер лежат на журнале рядом с двумя магазинами от табельного пистолета. На мониторе системы наблюдения четко виден стол дежурного этажом выше. Понятно, унтер видел, как мы пришили его коллегу.

Камер на этаже всего три. Две из них пусты.

Того, кого мы искали, я нахожу в самой большой камере. Ребята за моей спиной застывают, словно безмолвные истуканы. Я оборачиваюсь и вижу, что Валерка с трудом проглатывает подкативший к горлу комок и беззвучно шевелит губами. Без всякого сурдоперевода могу прочитать по его губам, что он говорит, потому что у меня в голове возникает точно такая же матерная, в три этажа, фраза. Остальные парни стараются не поднимать глаз.

В камере на цепях полувисит человек. Я с содроганием разглядываю обрывки одежды, спутанные грязные волосы, тело со следами пыток. Приближаюсь к нему, осторожно приподнимаю голову и всматриваюсь в лицо в кровоподтеках. Он! В камере еще два крюка, на них то, что еще недавно было человеческой плотью. Теперь понятно, почему этот унтер предпочел пустить себе пулю в висок.

Поворачиваюсь к ребятам. Они без слов понимают, что делать. Осторожно снимают стонущего человека с крюка и укладывают на легкие военные носилки. Валерка дает команду на выход, и в то же мгновение двое бойцов вталкивают в камеру испуганного человечка с медицинским чемоданчиком. Он лепечет:

— Я не пытал их, я не пытал их! Я только врач. Мне приказывали.

Жестом показываю ему на узника. Врач склоняется над ним. Морпехи приносят влажные полотенца и протирают тело. Врач вытаскивает из чемоданчика какие-то мази и наносит на раны. То и дело он оглядывается на меня, надеясь заслужить благосклонность. Чувствует, зараза, от кого исходит главная опасность.

Наконец пленник приведен в более или менее человеческий вид. Он жив, дышит, но глаза остаются закрытыми. Врач извлекает из чемоданчика набор для инъекций и коробочку с ампулами. Набирает шприц. Я кладу руку ему на плечо. Он вздрагивает, но быстро понимает, что от него требуется, и передает мне пустую ампулу. Изучаю название препарата и молча киваю. Укол вызывает на лице пленника гримасу страдания. Отлично — значит, он чувствует боль и скоро должен прийти в себя.

Проходит несколько томительных минут, и измученный человек медленно открывает глаза, дыхание становится ровнее и глубже, кожа на щеках розовеет. Он оглядывает нас, останавливается на мне, и в его глазах появляется изумленное выражение.

— Ты меня слышишь, Боря? — обращаюсь к нему.

— Да, слышу, — тихо, но внятно отвечает он и в доказательство чуть кивает.

— Это я, Иванов. Ты меня понял? — говорю я.

— Понял. Иванов. А где. — закончить фразу ему не удается. Горло перехватывает спазм, по щекам струятся слезы. Он закрывает глаза и отворачивается к стене.

— Боря, сейчас главное, что ты жив. Остальное — потом, — еле сдерживая эмоции, произношу я, но мой друг детства уже отключился.

Замершее было время снова пускается вскачь. Словно в ускоренной съемке, хватаю за шиворот врача и волоку его к выходу. Ребята подхватывают носилки с Борисом, медицинский чемоданчик и спешат за мной наверх.

Кабинет начальника базы роскошно обставлен, и после того, что мы увидели в подвале, выглядит это кощунственно. Полковнику — он с напряженным видом сидит в кресле — немногим больше пятидесяти. Тяжеловатое волевое лицо негроидного типа. Несмотря на некоторую полноту, он кажется физически сильным человеком. Но сейчас он боится, и я это прекрасно знаю и вижу. Полковник переводит взгляд на женщину, сидящую в углу на стуле. Это его жена. Она тоже офицер базы, хотя и одета в обычное платье. Испуганные лица обоих и распростертое на полу тело помощника начальника базы с пулевым отверстием точно по центру лобной кости и рукой на кобуре так и не выхваченного пистолета красноречиво говорят о том, что здесь произошло.